Кифа действовал предельно осторожно. Его судно давно уже держалось вне пределов видимости Симона, и все-таки монах чувствовал: Симон знает, что он рядом. Неясно, как и откуда, но знает. Совершенно так же Кифа чуял, что Симон знает, что делает, и нужна ему именно Елена.
«А может, он из той самой секты?»
Да, такой вывод напрашивался, но, скорее, Симон в силу своей продажности искал Елену не для себя. На фанатика этот златолюбивый амхарец похож не был.
«Для Ираклия?»
Такой вариант был еще более сомнителен. Ираклий ведь послал на поиски Елены Ахилла, а затем, когда Ахилл погиб, вверх по Нилу прошли несколько имперских судов, по очереди становящихся на прикол в каждом городе. И, само собой, искали они женщину-монашку сорока двух лет. Симону они были, скорее, конкурентами.
«Неужели для Амра?»
Кифа не мог сбрасывать со счетов тот факт, что Симон с Амром о чем-то говорили, и довольно долго. А, если учесть, что разговор этот состоялся почти сразу после исчезновения Елены… короче, здесь было чего опасаться. Кифа знал варваров и прекрасно понимал, что Амр, случись ему узнать ставки, своей выгоды не упустит и Елену присвоит. Чем это кончится в перспективе, не рисковал предположить даже весьма широкий кругозором Кифа.
И лишь одно шло у него, как надо: агентурная работа против империи, и здесь ему словно сам Господь помогал. Во-первых, в каждой эмпории, где останавливался Симон, что-то да происходило, - само собой пугающее. Затем туда же прибывали и люди Ираклия, вносившие еще большую сумятицу, и лишь затем появлялся Кифа. И первым делом он шел на базар.
- Траянский канал в руках аравитян, - говорил он чистую правду, - а недавно Амр вошел в Египет. Ираклий ничего не может сделать. Города сдаются один за другим.
- А что говорит патриарх? – сразу обступали его жители.
- Патриарх сейчас для Ираклия старается, - снова говорил чистую правду Кифа, - а Ираклию деньги нужны – на флот. И пока денег нет, а значит, ваш приход рано или поздно ограбят люди Патриарха.
Люди начинали галдеть, обсуждая эту опасную новость, а Кифа отправлялся далее – по следам Симона и солдат императора. Нет, пока никаких намеков на Елену не наблюдалось, и лишь в Мемфисе что-то определенно стряслось, а Симон наследил, и порядком. Как говорили очевидцы, некий амхарец, обманом взявший в местном языческом храме повозку, убил Филоксена прямо в поле.
- Он просто подошел и легонько толкнул его в грудь… - удивлялись очевидцы, - и наш Филоксен умер! Сразу! Никогда такого не видели…
Кифа понимающе кивал. Он тоже подобного не встречал, - пока не двинулся за Симоном след в след. И чего только, судя по рассказам, этот амхарец не делал! Одним только взглядом двигал по столу тарелки, превращал воду в крепчайшее вино, отчего весь кабак упивался в считанные мгновения, оборачивался вепрем, львом и волком, разрушал здания и даже сбрасывал на землю огненные стрелы повисшего в небе Спасителя.
«Ну, это уже придумано, - думал Кифа, - а вообще с тобой надо быть осторожнее. А там посмотрим, за кем последнее слово останется…»
Кифа был уверен: Елену разыщет именно он.
***
Любимый племянник первой жены пророка Хаким был вынужден принять предложение Али, первого зятя пророка, о переговорах вскоре после того, как в Аравию пошли суда с хлебом. Для еще недавно умиравших от голода аравитян такой подарок от Амра ибн аль Аса был несравним ни с чем.
- Дело плохо, - сразу перешел к делу Али. – Говорят, Амр уже вошел в Египет, и теперь он станет набирать влияние день ото дня.
В его глазах светилось острое беспокойство.
- Ты же знаешь, что халиф это запретил, - пожал плечами Хаким. – Поэтому вся эта война вне закона.
Али был достаточно умен, чтобы понять: что бы Амр во славу Аллаха ни сделал, ему не зачтется ничего.
- Халиф – пустое место, - покачал головой Али, - сегодня он халиф, а завтра – труп. А вот Амр… этот действительно опасен. В глазах простых аравитян он уже – благодетель.
- Он дважды посягал на жизнь пророка, - напомнил Хаким, - кому как не тебе* это помнить. Никто его не примет, как… возможного правителя.
*Хаким напоминает о случае, когда Али, рискуя жизнью, помог Мухаммаду спастись.
Конечно, он понимал: доля правды в словах Али есть. Курейшиты прекрасно осознавали, что зерно, которое они получают из рук Хакима, отправлено из Египта благодаря энергичным действиям Амра. Но сейчас зять пророка Али был еще опаснее, чем Амр, и входить с ним в союз Хаким не собирался.
А потом пришло письмо от халифа.
«Что я слышу? – писал халиф, - люди говорят, что ты, племянник вдовы Пророка спекулируешь чеками на бесплатное зерно для голодающих! Немедленно разузнай, откуда исходят слухи, и накажи виновных! Сейчас, когда Амр набирает силу, наши крепости разгромлены Ираклием, вдовы Мухаммада плетут интриги, а люди не знают, кому верить, такие слухи опаснее всего!»
Это Хаким и сам знал, но расчеты его казначеев были слишком красноречивы. Чтобы люди были сыты, хватило первых отправленных Амром – еще верблюжьих – караванов, а чтобы поддержать немногий уцелевший скот, вполне хватало пшеницы и овса, полученных с первым десятком судов. А все остальное… все остальное было чистой прибылью.
Понятно, что вдовы Мухаммада, прослышав, сколько всего ценного прислал Амр, забеспокоились и начали донимать халифа жалобами, - участвовать в дележе общей военной добычи хотели все. Но вот как раз этого допускать было нельзя: потомственный купец, Хаким слишком хорошо понимал: у кого деньги, у того и власть. А власть в Аравии могла принадлежать только курейшитам.
«И не только в Аравии…»
Разгром флотом Ираклия почти всех морских крепостей обоих находящихся за Проливом побережий* и всемирный голод давали курейшитам уникальный шанс – скупить за зерно дымящиеся останки портов вместе с бухтами и гаванями Индий – почти всех. Мешало одно: неумный Амр отправлял зерно не только курейшитам, но и всем единоверцам без исключения. А едва Хаким попытался как-то повлиять на события, появилась Аиша.
*Азии и Африки.
- Ты хочешь войны? – гневно тряхнула переплетенными с золотом косичками самая влиятельная вдова пророка.
Хаким принужденно улыбнулся.
- Тебе ли такое говорить, тетушка…
- Я тебе не тетушка, - обрезала его эфиопка, - и если ты попытаешься повторить трюк Ираклия с «приостановкой» поставок зерна, будешь иметь дело с Негусом. Ну? Что скажешь?
Хаким стиснул зубы и почувствовал, что краснеет.
- Если ты будешь морить голодом единоверцев, - покачала головой Аиша, - тебе даже здесь достойного места не занять, а не то, что на небесах.
- Да, никто давно не голодает… - пробормотал, опустив глаза, Хаким и понял, что Аиша не отступит: эта дура абсолютно не умела считать на три-четыре хода вперед.
А значит, отступить придется ему.
***
Ираклий буквально разрывался между сбором денег, строительством флота, подготовкой армии и постоянными переговорами с мелкими, не подчиненными патриарху церквями, однако ситуация все ухудшалась. Вслед за Везувием начали просыпаться и другие горные свищи земли, пепел так и падал, а холода стали такими злыми, что деревья начали умирать не только на побережье Египта, но и по всей пойме Великого Потока. Понятно, что число мятежей росло, а еще вчера преданные ему провинции внезапно отказывались выставлять солдат на войну с Амром.
«Прости, император, - откровенно написал ему один из ливийских префектов, - все мои легионы приводят крестьян в послушание. Можешь вызвать меня и казнить, и тогда ты потеряешь хорошего префекта. Но если новый префект, зная о моей судьбе, испугается и отправит ливийские легионы в Египет, империя потеряет еще и Ливию».
Понятно, что денег становилось все меньше, страхов – все больше, а разногласия меж христианами росли. Где-то убивали кастратов, а где-то, напротив, святых отцов прилюдно заставляли совокупляться с ослицами, после чего, отрезав им уды, голых, шатающихся от боли и потери крови на веревках таскали по улицам. Все понимали, что небо карает за грехи, но каждая деревня вкладывала в понятие «грех» что-то свое. И, конечно же, заморские раскольники этим разбродом пользовались – и успешно. А в тот день, когда Ираклий отдал-таки приказ спускать недостроенный флот на воду, вдруг оказалось, что лед в устье Нила такой толстый, что суда со стапелей просто не сойдут.
Сначала Ираклий этому не поверил. Да, ему докладывали, что мимо Константинополя проходила льдина толщиной порядка семнадцати локтей, но на Босфоре всегда было намного холоднее. Он съездил в доки, лично замерил толщину льда и убедился: его не обманывали. Местами лед достигал целого локтя. Ни на юг, вверх по Нилу – против Амра, ни на север – против мятежного Папы суда пробиться не могли. И в тот же день ему принесли донос на главного казначея империи Филагриуса.
Написавший донос аноним определенно находился где-то внутри казначейства, и две почти одинаковые бумаги были на удивление красноречивы: на одной – отчет главного казначея Ираклию, а на второй – реальное положение дел. И нижние, итоговые суммы не совпадали на миллионы и миллионы.
- Что скажете? – показал он донос Костасу и Мартине – самым близким к нему людям.
- Снять кожу с мерзавца, - мгновенно отреагировал сын, - ты посмотри, сколько он украл!
Ираклий кивнул; итоговые цифры и были сутью документа.
- Нельзя его трогать, - не согласилась императрица, - Филагриус слишком силен, а главное, такие дела не делаются в одиночку. При дворе может быть сговор.
Костас начал было возражать… и осекся. Потому что, если сговор и впрямь есть, арест Филагриуса лишь подстегнет события, а, возможно, даже переворот. Однако было видно: сдавать свои позиции Костас не намерен. Ираклий отметил эту борьбу взглядов Мартины и сына от первой жены и вмешался.
- Есть еще и третий вариант: сговора нет, а донос – целиком фальшив, - произнес он. – Представьте на мгновение, я убиваю одного из умнейших своих людей Филагриуса, теряю поддержку всех, кто его любит, а этот документ, как выяснится много позже – провокация наших врагов.
Костас и Мартина переглянулись. Могло быть и так.
- Займись проверкой, Костас, - протянул сыну бумаги Ираклий, - возможно, от этих бумаг зависит и твое будущее. Тайны из доноса не делай, это все равно бесполезно, однако с выводами не спеши. И вот почему…
Он вытащил еще один донос – на патриарха Пирра, ярого противника казначея Филагриуса.
- Займись этим делом, Мартина, - протянул он документы жене, - и учтите…
Он оглядел обоих.
- Эти доносы я получил почти одновременно, и, возможно, казначей и патриарх просто интригуют один против другого.
Костас и Мартина снова переглянулись, и в их взглядах уже не было прежней взаимной враждебности – только напряжение.
- Скорее всего, оба эти доноса отчасти правдивы, - печально улыбнулся Ираклий, - но, вот беда, они оба в любом случае направлены на подрыв нашей семьи. Будьте осторожны и… держитесь вместе.
У Ираклия не было иных преемников, чем жена и старший сын, и уж то, что в такой ситуации смена верховной власти неизбежна, он знал, а значит, его срок – не за горами.
***
Хаким сидел над картой Ойкумены все то время, когда не принимал грузов, не подписывал чеков на зерно, не считал денег и не подшивал долговых расписок ведущих купцов всех Индий. Судя по донесениям его агентов, да и самого Амра, перспективы были захватывающие!
К тому времени, когда аравитяне вошли в Египет, никаких сомнений в том, что Единый на их стороне, уже не оставалось – ни у кого. Едва Ираклий решал, что новый флот можно спускать, воды в Египте становились камнем. И в то же время, едва становилось ясно, что Амру не хватает людей, с верховий Нила спускалось очередное варварское племя, а то и сразу несколько.
«Варваров идет много, очень много, - писал один из его лучших агентов, - и все они очень голодны и напуганы. Амр все делает, как надо. Варварам дают еды, а затем объясняют, что их племенные боги – ничто перед мощью Единого и целыми племенами принимают в ислам. Они все обожают Амра и готовы занимать города и каналы по одному его слову…»
Хакиму эта фраза о преданности воинов Амру особенно не нравилась. Беда в том, что Амр остро жалел о той ночи, когда с яростными криками мчался по ночной, залитой лунным светом дороге за семьей Мухаммада. А значит, попроси какая-то вдова, например, Аиша, - Хаким поморщился, - Амра о чем-нибудь, и он соберет под своими знаменами всех, кого сможет. А мог он в положении владыки Египта… чем дальше, тем больше.
Порой Хаким даже не знал, благо или вред то, что этот воин не слишком умен. Сегодня, к примеру, все действия Амра диктовались только желанием спасти ровно столько душ, сколько возможно, прежде чем Единый решит, что с миром пора кончать, и отправит людей на суд своего сына Исы*. Нет, это устремление Амра было прекрасно! Но кто как не Хаким знал, что полоса везения никогда не бывает вечной, а уникальные достижения аравитян в Египте следует развивать немедленно!
*Ранние исламские представления об Иисусе мало отличаются от ранних христианских. Однако следует учитывать, сын божий в древней традиции совсем не обязательно – бог; чаще всего, это – опекаемый Отцом смертный.
Да, Амр занял Траянский канал и держал под контролем всю торговлю с Египтом. Однако низовья Нила принадлежали Византии, а потому и выход в северные страны удерживали христиане. Но вот если бы Амр взял хотя бы один из семи рукавов Нила, - Хаким даже зажмурился от переполняющих его чувств, - можно было обойтись и без посредничества империи. С индийским шелком и перцем и египетским зерном, абсолютно вся торговля в Ойкумене в считанные годы стала бы курейшитской!
Вот только Амр по-прежнему оставался неуправляем, и Хаким признал, что, хочешь, не хочешь, а ему придется изменять отношения с остальными членами огромной семьи Мухаммада. Вдов пророка Амр слушал.
- У меня в руках собирается все больше денег, о которых вы не знаете, - сказал он, едва вдовы и дети пророка собрались на очередной семейный совет, - то же самое, думаю, и у вас. А это ведет нас к расколу. Не пора ли нашему халифу установить общий для всех порядок? Чего он боится?
Члены огромной семьи, фактически, элита крупнейших племен Аравии зашумели. Об этом думали давно, а когда стало ясно, какие перспективы перед исламом открыл поход Амра, мысли об объединении стали всеобщи. Во-первых, Амр стал слишком силен, и его следовало поставить под контроль. Во-вторых, каждое племя подозревало соседнее в утаивании. Но главное, все понимали: установить власть наследия Мухаммада над миром уже возможно. А это лучше делать вместе. Слишком уж сильны соперники.
- Что ты предлагаешь? – ревниво поинтересовался Али.
Хаким достал заранее подготовленное соглашение.
- Мы должны все делать открыто, а главное честно!
Члены огромной семьи Мухаммада засмеялись. О честности племянника Хадиши здесь были наслышаны.
- Что значит «честно», Хаким?! Так же, как ты чеками на бесплатное зерно для наших голодающих торговал?!
- Говори яснее!
- Не юли!
- Вдовам Мухаммада по 10.000 частей, - начал читать Хаким.
Родичи переглянулись, и вокруг Хакима тут же воцарилась тишина – почти мертвая.
- Тремстам воинам сражавшимся у Бадра – по 5.000 частей… участникам подавления мятежа – по 3.000… ветеранам Сирии и Халдеи – по 2.000… воинам – по 500… детям вдов – по 10 частей…
Родичи оживленно загудели: распределение было сделано поразительно грамотно! Только так и следовало делить взятую у неверных добычу!
- Подожди, Хаким, - подала голос Аиша, - не спеши.
Хаким замер. Он ждал чего-то подобного от Аиши, и он был к этому готов.
- Слушаю тебя, тетушка… - вежливо улыбнулся он.
- Мухаммад сказал, что перед Единым все равны, - громко произнесла эфиопка. – Тебе, Хаким, я еще раз повторю: все!
Родичи пророка замерли. Аиша имела влияние, а главное, за ней стоял Негус, все еще державший половину индийской торговли.
- Почему воин должен получить меньше тебя? – язвительно поинтересовалась эфиопка, - ты-то за эту добычу не воевал!
Раздалось недовольное, но сдержанное гудение, и Хаким тут же успокаивающе поднял руку.
- Ты, как всегда, справедлива и добра, тетушка, - улыбнулся он, - но ведь первыми поддержали Мухаммада именно мы. В самое трудное время! Разве не справедливо вознаградить тех, кто был с Пророком рядом, за эту преданность? Тебя, меня, всех нас!
Родичи одобрительно загудели, но Хаким снова поднял руку и, перекрывая гудение, почти прокричал:
- Поэтому я и предлагаю Аише, как любимой жене Пророка, назначить дополнительные 2.000 частей! Мне кажется, это справедливо!
- Ублюдок… - выдавила эфиопка и, выдернув узкий кинжал, рванулась к нему. – Купить меня решил?!
Но уже по тому, как мгновенно кинулись к ней ее же собственные родичи, Хаким видел: он победил.
***
Когда Симон подплыл к Дендерам, его обладание своими душевными порывами стало налаживаться, и, скорее всего, поэтому он стал Ее чувствовать – почти, как собака – след. Точно так же он чувствовал и Кифу, но этот кастрат его почти не беспокоил, - куда как опаснее были суда Ираклия. Люди императора могли обойти его и отыскать Елену первыми просто из-за своей многочисленности. А Царица Цариц определенно была где-то здесь!
«Может быть, просто пожелать?» – все чаще вспоминал он обещание Джабраила.
Если верить словам архангела, он должен был найти Елену так же просто, как зажег небо. Просто пожелать – и все! Но едва Симон принимался раскладывать происшедшее тогда на составляющие, он начинал видеть: не все произошло так просто. Были два брата-убийцы, обострившие в Симоне все чувства и способности, было точное понимание цели. Если быть гностически дотошным, то повторения того уникального мгновения не могло быть в принципе!
А в Дендерах, едва он обошел город в первый раз и вернулся в гавань, к нему подошел Кифа.
- Мир тебе, Симон. Елену ищешь?
- Да, - мгновенно собрался в кулак Симон.
Кастрат улыбнулся.
- Я скажу тебе, где она, но сначала ответь мне на вопрос.
Симон стиснул челюсти.
- Спрашивай.
Кифа заметно заволновался.
- Люди говорят, что ты можешь тарелки по столу двигать. Это правда?
Симон молча ткнул пальцем вверх. Пальмовая ветка над ними хрустнула и с шорохом упала к ногам кастрата. Кифа побледнел.
- Но почему?!
Симон на мгновение ушел в себя.
- Я не знаю точно, Кифа, - сказал он ровно то, что думает, - но, похоже, дикари-людоеды правы, и слово равно делу.
Эта вера в магическое равенство слова и события была у диких настолько сильна, что не знающий всех правил чужак, например, купец мог потерять жизнь, просто неудачно употребив слово. В племени Аббаса так оно и было.
Кастрат нервно облизал губы.
- А как же Бог?
- Бог почему-то не вмешивается, - покачал головой Симон, - я не знаю, почему. Может, ушел из этой Вселенной, а может, упал в человеческое тело и даже забыл, кто он. Я не знаю…
Кифа опешил и, явно не зная, о чем еше можно спросить, выдавил:
- А человека ты так же можешь убить? Как эту ветку сломал?
Симон сосредоточился и увидел, что Кифа просто вспомнил о Филоксене. Но сам вопрос был пустой; ответ Кифу не интересовал.
- Верно. А теперь говори, где Елена.
Кастрат попытался отвести глаза… и не сумел.
- Ее забрали солдаты, - затрясся он от ужаса, - только что. Везут на командирском корабле.
***
Кифа думал, что знает, что делает, когда подошел к Симону. Сейчас, когда Елена была в руках офицеров императора, взять ее мог только амхарец. Но, увидев, как правы были говорящие о гностике всякую ересь, пожалел обо всем. Сначала Симон покраснел, затем его лицо пошло пятнами, а затем его прошиб пот. Он стекал со лба, катился по крыльям грубого амхарского носа, скапливался на подбородке, и ряса на груди Симона тут же отозвалась растущим в размерах мокрым пятнышком. А потом отозвалось небо. Кифа бы никогда не поверил бы, если бы не увидел этого сам. Вечная серая мгла за спиной амхарца стала еще гуще, на глазах образовала черные, действительно черные тучи, и на землю обрушились молнии – десятки молний!
- Господи, спаси и сохрани, - размашисто перекрестился Кифа.
Они били и били в землю – в правый берег Нила, прямо у кромки воды, в левый – у холма, в храм Анубиса – точно в брызнувший камнями центр кровли, в судно у причала, в толпу завизжавших и брызнувших в разные стороны паломников – буквально в полусотне шагов от них.
- Кто ты? – выдохнул Кифа.
Симон молчал – так, словно не видел и не слышал вокруг ничего. А затем вдруг моргнул и двинулся вперед, в сторону своего судна. Шагнул с края пристани, прошел около десятка шагов прямо по зеркалу воды, ухватился за борт и одним рывком забросил большое сильное тело на корабль. Ткнул рукой в направлении унесенной вперед Елены, и судно тут же тронулось, а Кифа бессильно осел на дощатый причал. Он слышал рассказы о таких чудесах неоднократно, но вот совершали их только языческие боги.
- Этого еще Церкви Христовой не хватало…
С Папы за глаза хватало и Мухаммада.
***
Первая попытка переворота случилась, когда варвары Амра заняли Кебриас – один из важнейших городов на сети Нильских каналов. Понятно, что мятеж провалился: большую часть планов заговорщиков Ираклий предвидел, а остальное рассказали агенты. Но вот казнить мятежников было немыслимо: в заговоре участвовали крупнейшие семьи империи и даже родичи жены Костаса – Грегории.
- Ты отдал врагу наши последние каналы и протоки, - прямо обвинил императора брат его снохи в момент ареста.
- Ты выставил на защиту империи всего два легиона, - возразил Ираклий, - все остальные ваши воины охраняли твою личную эмпорию.
Мятежник насупился, и было видно: виновным он себя не считает. Никто из них не счел источником всех бед империи себя самого – только Ираклия. Пришлось отправлять всех в ссылку: кого в Кархедон, кого – на острова лотофагов. А через два дня после мятежа в землю начали бить молнии – по всей Ойкумене. В считанные дни города охватили пожары: горел Константинополь, горел Кархедон, горели Александрия и Мемфис, горело все, что вообще может гореть, а иногда – и то, что гореть не может.
Молний было так много, что сам воздух стал другим – насыщенным запахом грозы, хотя и без грозы и вообще без единой капли дождя. А потом пошла волна знамений. То у гончара вся партия глиняной посуды покрывалась ветвистыми узорами*, то у солдат начинали светиться наконечники копий, а затем пали туманы, и жуткие предзнаменования в виде «крестов смерти» вошли в каждый дом.
*Археологи считают это явление на керамике следствием перемещения магнитного полюса земли. Судя по летописям, траектория движения полюса шла по территориям Франции, Италии, Туниса и далее на юг, через Африку.
Когда Ираклий впервые услышал об этом явлении, он просто не поверил. Однако уже на следующий день, выйдя из храма, обнаружил, что все его пурпурные одежды покрыты мелкими черными крестиками** – целиком!
**Природа явления неясна. Скорее всего, это капли конденсата вулканического аэрозоля, растекающися по волокнам ткани – крест-накрест. Воздействие кислоты на красители могло изменить их цвет. На химическую природу явления указывает и то, что часто цвет кретиков был иным, например, красным.
- Господи, помилуй! – с ужасом закрестилась Мартина, - на тебе метки смерти!
- Не волнуйся, это пустое, - глотнул Ираклий. – Ко мне смерть придет без оповещения.
Однако, вернувшись во дворец, он лично пронаблюдал за стиркой испорченной одежды, и тут же убедился, что молва права: крестики не отстирываются. А едва пришло известие о падении городов Тух, Саха и Дамсис, Ираклий понял, что пора признавать поражение – пусть даже и без боя.
- Я принял решение о выплате дани аравитянам, - объявил император на собранном в экстренном порядке Сенате. – Иначе Амр пойдет на Александрию.
- Ты в своем уме, отец? – не выдержал Костас.
Но более опытные сенаторы молчали. Они знали, что этот премудрый армянин, как всегда, прав.
- Решающий удар нанесем, когда растает лед, и можно будет спустить флот, - продолжил Ираклий. – А пока будем строить новые суда – как можно больше.
Сенаторы переглянулись и закивали. В прорезанной сотнями каналов дельте Нила флот давал важное тактическое преимущество – скорость перемещений и внезапность атак. Да, и речные крепости, перешедшие под руку Амра, штурмовать с поддержкой флота было удобнее. Ну, и с убежавшим за море Папой следовало… по-мужски поговорить.
- Надо на патриарха давить, - один за другим начали поддерживать его сенаторы.
- Очень уж медленно объединение церквей идет…
- А без денег церкви в этой войне не обойтись…
- Да, и казначея надо тряхнуть…
- Иначе не устоять.
А тем же вечером Ираклий узнал, что Елена уже в его руках.
«Взяли ее в Дендерах, - сообщал один из капитанов, - и по всем приметам это она. Сорок два года. Не очень красива. Не очень умна. Часто говорит и ведет себя, как ребенок. Того, что она именно та Елена, что сидела в твоем монастыре двадцать восемь лет, не отрицает. Просто молчит. Много плачет».
- Много плачет… - вслух повторил Ираклий.
Сердце стучало в его грудь, словно молот по наковальне, – размеренно и мощно. Он уже знал, что возьмет ее в жены, что бы там ни говорил патриарх, - слишком уж высоки были ставки.
«Что ж, через пару недель ее привезут, а там наступит март, и лед все равно уйдет… не может быть, чтобы это был конец света, - думал он, - а там я всех в чувство приведу, и уж Папу Иоанна – в числе первых…»
***
Уже через день запущенная Хакимом идея объединения начала работать против его собственного рода. Вдовы Мухаммада, а точнее, стоящие за ними племена, понимали, как опасны станут и без того влиятельные курейшиты, если войдут в силу на особых основаниях. А потому первым делом родичи Пророка понизили значение именно племени курейш.
- Вас не было с нами вплоть до падения Мекки, - прямо объяснили знатнейшим вождям побережья Мекканского моря, - а ислам – это дело веры, а не благородного рождения.
Сопротивляться этой линии следовало крайне осторожно – слишком уж опасно было рушить наметившееся согласие. Ну, и, конечно же, Аиша снова подняла вопрос об искажении духовного наследия ее мужа.
- Хафса* жалуется, что вы пытаетесь руководить работой Зейда ибн Табита**, - обвинила она Али и Хакима, - и даже вносите правки!
*Hafsa bint Umar – четвертая жена Мухаммада. Именно ей халиф доверил хранение записей слов Пророка, будущего Корана.
**Zeid ibn Thabit – ученый, на которго халиф возложил обязанность собрать и свести воедино все записи слов Мухаммада.
- Это не так, тетушка… - мягко попытался Хаким успокоить обеспокоенную принцессу, - а главное, лично вам наши тактичные замечания ничем повредить не могут.
- Они вредят исламу, - заволновалась Аиша, - почему вы, вопреки сказанному Мухаммадом, отдаете приоритет аравитянкам перед другими женщинами-мусульманками?
- Но это справедливо, - вмешался Али. – Аравитянка не может быть равна женщинам из варварских родов!
Эфиопка сокрушенно покачала головой.
- Девять из десяти наших воинов – вчерашние варвары. Для них равенство во всем – единственная правда жизни. Или вы хотите отнять у них веру в справедливость?
Али стушевался, и на помощь ему пришел многоопытный Хаким.
- Справедливость не такое простое дело, тетушка, - твердо произнес он. – Скажи мне, зачем варвару деньги? Он построит на них флот? Или издаст новые книги? Или подкупит казначея своего врага? Нет! Он их просто проест! А сегодня вся наша судьба и вся наша сила именно в деньгах!
- Это твоя сила – в деньгах, Хаким, - не согласилась эфиопка, - а сила ислама и вся наша судьба в руках обычных людей – воинов, крестьян и купцов. Отнимите у них веру в справедливость, и вы потеряете все.
И едва Хаким собрался с мыслями, чтобы возразить, его секретарь занес только что полученное письмо.
- Это то, о чем вы предупреждали особо, - тихо сказал секретарь. – Я не смел задерживать.
Хаким не без раздражения развернул папирусный листок и обмер. Это было донесение Амра. Ставящий превыше всего варварскую справедливость убийца пророков сообщал, что Византийская империя, пусть непрямо, устами городского собрания столицы Египта признала свое поражение в войне и готова начать переговоры о дани.
- Не может быть! – выдохнул Хаким.
- Что там? – заинтересовался Али.
- Византийцы согласны платить нам дань, - глотнул Хаким, - только бы мы не шли на Александрию.
Аиша удовлетворенно хмыкнула, и мужчины неловко отвели глаза. Принцесса опять оказалась права, ибо чтобы поставить гордую и могучую Византию на колени, Амру не понадобилось ни динара – только справедливость.
***
Амр принял первое александрийское посольство и подписал документы о порядке приема посольства и процедуре переговоров с огромным облегчением. Военная разведка давно донесла ему, что главный город Египта неприступен, а Менас в деталях объяснил, почему.
- Александрия окружена сложной системой водных заграждений, - развернул план города купец, - один канал Дракона чего стоит! Пресной воды там – целый Нил, а подкрепление для обороны они запросто могут получить морем. Еще никто не взял Александрию с суши. И тебе ее тоже не взять.
- Тогда почему Ираклий идет на перемирие? – заинтересованно заскользил взглядом по превосходно выполненному чертежу Амр. – Хочет передышки? Ждет, когда сойдет лед, чтобы ударить по перешедшим к нам городам флотом?
- Лишь отчасти, - покачал головой Менас. – Главный вопрос в такой большой войне – вера солдат и крестьян в справедливость. И эта вера в империи пошатнулась.
- Значит, он будет стремительно объединять и обновлять Церковь… - задумчиво произнес Амр.
- Скорее всего.
Что ж, противник поступал правильно. Амр и сам столкнулся с необходимостью не только укреплять веру в Единого, но и вводить какие-то общие правила, едва племена варваров начали в массовом порядке принимать ислам.
- Варвары вошли в уже сдавшийся город и вырезали всех мужчин, - как-то доложили ему.
Амр тут же выехал на место и увидел праздник. Пьяные, как объевшиеся забродивших плодов свиньи, увешанные ожерельями из отрезанных мужских уд, варвары танцевали на центральной площади.
- Иди-ка сюда, - подозвал Амр своего сотника, специально прикрепленного к племени.
Бледный, как сама смерть, сотник подошел.
- Город сдался добровольно? – сухо поинтересовался Амр. – Мне правильно доложили?
Сотник сдавленно выдавил нечто невнятное.
- Тогда что это? – мотнул голову в сторону танцующих воинов Амр.
- Это в-все в-вождь… - заикаясь, начал сотник. – З-зверь, а не…
Амр властно остановил его – одним жестом руки.
- Виновен ты, а не вождь. Именно ты должен был им все объяснить. А если не успел или не сумел объяснить, - остановить силой.
Сотник покачнулся. Он понимал, насколько жуткое наказание может его ждать – что по аравийским законам, что по египетским.
- Иди и разъясняй, - выдавил Амр. – А когда сделаешь то, что должен был сделать еще неделю назад, я отдам тебя правосудию этого города.
- Пощади… - осел на колени сотник. – Тут же одни вдовы остались…
- Вот и посмотришь им в глаза, - отрезал Амр.
Вопрос дисциплины и слаженных совместных действий вообще вставал все чаще. Уже первый штурм Мемфиса – важнейшего после Александрии порта – завершился полным провалом аравитян.
- В больших войнах личная отвага ничего не решает, - кропотливо разъяснил принявший ислам сириец-сотник. – Такие войны больше похожи на шахматы, чем на драку. У греков и армян есть целые книги, посвященные искусству войны.
- Мне помогает Единый, - нахмурился Амр. – Поэтому я непобедим.
Сириец скорбно покачал головой.
- Помощь Единого не означает, что тебе не надо ничему учиться, - проронил он, - и если ты потерял двести воинов, а простенькая крепость так и не пала, виновен именно ты, а не Аллах.
Амр тогда рассердился, ночью долго не мог заснуть, а утром снова пригласил сирийца и попросил рассказать, что там написано о войне у греков и армян. Варвары ведь все шли и шли; их можно было отправлять и на восток – вплоть до Константинополя, и на запад – вплоть до Карфагена. Но и там, и там их ждали высокие каменные стены, баллисты и отлично обученные своему ремеслу полководцы. А выглядеть в глазах Единого таким же, как тот сотник, которого он сам же отдал на суд вдов, Амр не хотел.
***
Симон погонял капитана и гребцов так яростно, словно виновны в происшедшем были именно они. Но ушедшее с Еленой на борту имперское судно было больше, и даже когда ветер кончился, шло намного быстрее – просто из-за числа гребцов. И Симон отставал и отставал: на день, на три, на пять дней пути…
Обиднее всего было то, что никогда прежде Симон не был таким сильным. Он знал: пожелай – и Нил вздыбится водами, захоти – и молния ударит прямо в центр давно исчезнувшего за горизонтом корабля. Но этого было нельзя: там, в рубке сидела Елена, - Симон чувствовал, как она плачет и ярится от острого нежелания возвращаться к прежней судьбе.
У Вавилона, расспросив местных жителей, Симон понял, что отстает уже дней на восемь. И там же стало ясно: не рискнувшие пробиваться в Александрию через хозяйничающих на Ниле аравитян моряки двинулись по суше – видимо, сразу в Константинополь.
Симон поступил так же. Переговорив с Амром, примкнул к первому же идущему на восток отряду варваров, и с этого дня мог не заботиться хотя бы о еде. Запасов бывшего имперского зернохранилища хватало, и провиантом Амр снабжал своих союзников щедро.
Разумеется, не все решал провиант. Первое, что увидели варвары, когда Египет завершился*, были трупы, множество трупов. Симон предупреждал вождя о том, что это будет, но ему не поверили.
*Синайский перешеек. Из-за отсутствия пресной воды практически непреодолимое препятствие.
- Я вам говорю, надо возвращаться к Нилу и брать воду, - снова подошел к вождю Симон. – Здесь даже с запасами воды едва половина мужчин проходит, а с вами женщины и дети. Всех потеряете.
- Всех? – не поверил вождь.
- Всех, - подтвердил Симон. – Оставьте женщин и детей здесь, иначе через семь-восемь дней вашего племени просто не будет.
Вождь окинул озабоченным взглядом трупы умерших от жажды и – одновременно – холода предшественников и кивнул.
- Хорошо. Я сделаю, как ты сказал.
Они вернулись, оставили женщин и детей рядом с гарнизоном мусульман, а всего через неделю вождь убедился, что чужак не лгал. Они еще не дошли, а вода уже кончилась. Не знающие нрава пустыни и смертельно уставшие тащить на себе по четыре-пять бурдюков варвары расходовали слишком уж много.
- Теперь начнутся смерти, - сухо констатировал Симон. – Если твои люди запаникуют, потеряешь половину, а зажмешь их в железный кулак, потеряешь всего треть.
- Железный кулак? – не понял вождь аллегории.
- Смотри, - вытянул Симон свой железный кинжал и показал, как легко он строгает медные ножны, - твоя воля должна быть такой же твердой и острой.
Вождь надолго задумался, а когда до него все-таки дошло, просиял.
- Я такого умного колдуна, как ты, еще не видел! Я буду твердым и острым, как этот нож!
И две трети варваров, как и обещал Симон, сумели дойти, – нет, не потому, что вождь был тверд, - просто затянутое пылью солнце еле светило. И воины бежали к первой на всем пути воде и падали в подернутую ледком по краю лужу, и когда подтянулись последние ряды, им пришлось вытаскивать первых из воды за руки и ноги – просто, чтобы увидеть, где здесь вода. И именно там Симон вдруг понял, что Елена уже встретилась с Ираклием. Это было такое же твердое знание, как то, что цвет неба над ним серый, а цвет солнца – темно-красный.
«И отцом Спасителя станет император Ираклий…» - подумал Симон.
Это усложняло задачу. Выкрасть законную жену императора, самую главную, абсолютную гарантию незыблемой вселенской власти, было еще сложнее, чем выкрасть монашку.
«Ну, хорошо, - вдруг подумал Симон, - а если мне это не удастся? Что потом?
Джабраил ведь не гарантировал Симону личного бессмертия, а Ираклий вполне мог иметь на Елену какие-то свои планы, к примеру, зачать с ней властителя всей Ойкумены. Но, вот незадача, Джабраил внятно сказал, что Елена родит именно Спасителя, а никак не владыку! А этот архангел не врал никогда.
«И что… сын Ираклия будет распят?»
Симону в это не верилось. Да, прецеденты были. Царь персов лично распял на дереве своего царственного сына Кроесуса, поднявшего мятеж среди евреев и по преданиям имевшего почти божественные права на власть в Ойкумене. Но Симон сомневался, что не снявший кожи ни с одного из своих врагов император Ираклий пойдет на жуткую казнь собственного сына.
Даже во имя Спасения.
***
Кифа шел за Симоном след в след. Останавливался, расспрашивал крестьян и варваров и так же безостановочно двигался дальше. Но вот думать о Елене он не мог; он думал только о том, что сказал Симон.
«Слово равно делу… дикари правы… слово равно делу!»
На первый взгляд, ничего нового в этих словах не было; так мог бы заявить любой колдун, снимающий с вас венец безбрачия или проклятие черного человека. Вот только Кифа слишком хорошо помнил, как, подчиняясь – даже не слову – взгляду Симона, били молнии, и сгущалась тьма.
Нет, Кифа вовсе не мечтал научиться, как и Симон, двигать тарелки по столу и убивать людей касанием руки. Ему уже хотелось большего.
«Слово равно делу…»
Потому что, если это так, то Писания равны Господу.
«Слово равно делу…»
Потому что, если это так, то Кифа, с искренней верой когда-то сказавший себе, что он значит не меньше, чем любой другой человек Церкви, действительно весит не меньше! А его мысли, его откровения о том, каким должно быть Слово Господне – и есть – озвученное через своего раба – само Слово Господне!
По спине пробежал озноб. Кифа уже чуял, какую колоссальную золотую жилу неосторожно вскрыл перед ним этот амхарец. Дерзай – и получишь! А все слова его давно уже мертвого учителя о смирении – ложь! Как и все его слова о левой щеке! Ложью было все!
Кифа облизал губы. Если использовать тезис Симона, что всякая мысль в пределе оборачивается своей противоположностью, то его учитель кончил ровно так, как и должен был кончить. Мнивший себя Спасителем грек обернулся мошенником. Так же, как Кифа – малый из малых – теперь становился по-настоящему велик!
«Слово равно делу…»
Выходило так, что теперь вовсе не надо проливать крови Нового Адама, Царя Царей. Достаточно рассказать о том, что эта кровь была пролита. И Слово станет реальностью, а Кифа – творцом этой реальности!
- Господи, помилуй! – поднял глаза в серое от пепла небо Кифа.
После разговора с Симоном у него складывалось ощущение – ясное и совершенно свежее – что амхарец прав, и Бог мог оставить этот мир, как хозяин оставляет свой дом, возможно, на время. Но это означало, что качество руководства этим домом теперь зависит от управляющего, а возможно, даже от эконома, а то и от ключника-кастрата. Смотря по тому, кто из них отважится взять на себя ответственность за все это хозяйское добро.
***
Тот день, на который Ираклий назначил отправку официального посольства империи к Амру, начался несколькими новостями. Сначала ему доложили, что в Константинополе снова пожар. Молнии и возникшие во множестве блуждающие огни поджигали города едва ли не каждый день. Затем он выслушал любопытный доклад гонца о чуде спасения некоего митраиста Нерона, владевшего небольшой эмпорией в Италии. Как утверждали очевидцы, молния ударила в золотую кружку, едва Нерон взял ее в руки. Кружка вмиг расплавилась и растеклась по столу, а вот пришлось ли стирать Нероновы штаны после этого «чуда», в донесении не сообщалось. Но, конечно же, самой важной, самой жуткой была весть о чуме.
- Варвары занесли? – первым делом поинтересовался Ираклий.
- Да, - кивнул секретарь. – Они уже мрут у наших границ… как мухи.
Ираклий подошел к окну и снова отметил, что солнце день ото дня становится ярче.
«Если это не случайность, - подумал он, - к марту-апрелю, льда не будет. А то и раньше».
- Есть ли заболевшие в рядах нашего противника?
- Есть, - кивнул секретарь, - так же, как у нас, в основном, среди варваров. Но это и плохо.
- Почему? – заинтересовался Ираклий.
- Амр отсылает принятых в ислам варваров к нам – в Ливию и на Константинополь. А значит, не пройдет и двух недель, и чума появится там, где ее раньше не было, и, прежде всего, на наших землях.
Ираклий кивнул, отослал секретаря готовить бумаги для посольства Амру, отправился завтракать, и в дверях столкнулся с двумя офицерами и немолодой женщиной между ними.
- Мы привезли ее, Ираклий, - отрапортовал один офицер.
Сердце император подпрыгнуло и замерло.
- Елена?
Женщина опустила глаза.
- Нет-нет, смотри на меня, - взял ее за руку Ираклий.
В последний раз он видел ее четырнадцатилетней обаятельной девчушкой с живыми искрящимися любопытством глазами. Теперь, это была немолодая и не слишком красивая женщина с грубыми чертами лица и влажным, страдальческим взглядом. Но, - Ираклий оценил это первым делом, - бедра широки, цвет лица здоровый. Родить наследника она могла.
- Передайте ее евнухам, - распорядился Ираклий, - они знают, что делать.
Елену повели, а Ираклий, стремясь быстрее закончить дела, наскоро, не отрываясь от чтения все время поступающих донесений, поел, и вдруг понял, что срок уже пришел.
- Врача, - сухо распорядился он. – Быстро!
Охранник выбежал, притащил врача, но Ираклий уже чувствовал: поздно. Да, ему дали противоядие, промыли желудок, снова дали противоядие и снова промыли желудок, и – снова противоядие, однако самочувствие неуклонно ухудшалось. Императора охватил жар и нестерпимая жажда, и уже к обеду тело начало раздуваться. Помочиться Ираклию не удавалось, даже с помощью врача.
- Я не знаю этого яда, Ираклий, - признал свое полное поражение врач. – Ты умрешь.
- Сколько у меня времени?
- Это похоже на водянку… - прищурился врач, - весьма необычную водянку. Я бы сказал, у тебя полсуток.
- Хорошо, - через силу выдохнул Ираклий. – Мне хватит.
***
Всех, с кем следовало поговорить, пропускали к императору по одному, и первым был Костас.
- Ты расследовал ситуацию с доносом? – хрипло спросил Ираклий.
- Да, - покраснел вспомнивший, как хотел снять с казначея кожу, сын, - все – ложь. Филагриус очень честный и разумный человек.
Ираклий слабо улыбнулся. На самом деле казначей был редкий пройда, но император знал, что его помощь Костасу еще понадобится. Поэтому он и назначил сына проверить Филагриуса. Вынужденный оправдываться казначей достаточно долго зависел от Костаса лично и, по донесениям, волей-неволей, а признал его главенство.
Почти то же Ираклий проделал, когда под предлогом проверки женских монастырей отдал патриарха Пирра в руки своей жены-итальянки Мартины. Разумеется, она оправдала неповинного по существу обвинения патриарха, и благодаря этому теперь у Мартины был весьма весомый союзник – не менее весомый, чем ее кастрированный брат в Италии.
- Но этого мало, - сказал он жене, когда пришел ее черед увидеть своего императора, - первым делом… ты и Костас… должны вернуть… из ссылки… изгнанных мной… аристократов.
- Зачем?.. – удивилась Мартина и тут же прикусила язык, - неужели все так плохо?
- Даже еще хуже, - выдавил Ираклий.
Вернув сосланных мятежников, Мартина и Костас приобретали статус благодетелей, и помилованные аристократы не имели права с этим не считаться. Таковы законы их родовой чести.
- Но если… они переступят… через честь, - тут же предупредил он жену, - если от них… будет угроза тебе… или нашим детям… даже не раздумывай – вызывай в столицу армянский легион. Тебе… они помогут.
Мартина заплакала, и Ираклий накрыл ее руку своей и, спасаясь от полыхающего в глазах огня, смежил веки.
Его жена никогда не была счастлива, и даже зачата императрица была насильно, во время переворота, едва ее мать Мария попала в руки Аникетаса, союзника Ираклия Старшего. Само собой, она была назначена в жены Ираклию – еще до рождения, так что ни о какой любви между Ираклием и Мартиной речи не шло. Но они всегда были союзниками – самыми преданными друг другу союзниками во всей империи. Так уж вышло.
- Держись, Мартина, - выдохнул Ираклий. – Уходи.
Часы, отпущенные императору судьбой, утекали. А люди все шли и шли – строго в том порядке, что определил он сам, и, конечно же, каждому говорилась только та часть правды, которая была необходима, чтобы сохранить то, что он создал. И лишь глубокой ночью, когда за резными дверьми исчез последний визитер, Ираклий подал секретарю слабый знак рукой.
- Ее…
И спустя время, достаточное, чтобы поужинать, из особой камеры при дворце привели Елену.
- Ближе… - тихо приказал Ираклий.
Елену подвели ближе, и тот испуг, что Ираклий увидел на ее лице, говорил ему о том, как он выглядит, лучше любого зеркала. Но Ираклий думал не о себе. Перед ним стоял, может быть, самый важный аргумент политического спора, самое грозное оружие. Если бы ее привезли хотя бы сегодня утром, он бы в обед уже обвенчался, а к этому времени, Елена наверняка бы зачала от него наследника. И этот наследник был бы самым родовитым царем во всей Ойкумене. Но теперь было слишком поздно. По злой иронии судьбы ее привезли в тот же час, что и отравили Ираклия. А отдавать такую колоссальную власть в руки Костаса стало бы верхом безумия. Император слишком хорошо знал своего сына.
- Убейте ее… - махнул Ираклий рукой и упал на подушку. Он очень устал.
***
Симон понял, что Елену хотят убить, когда подошел к стенам Константинополя. Он сел, сосредоточился и в следующий миг увидел, что все удалось: секретарь передал приказ об убийстве охране, та – тюремщику, а тюремщик понял устный приказ так, что его исполнит кто-то другой – специально придет и исполнит.
- Как много людей! – ужаснулся где-то рядом вождь варваров. – Неужели все они – мои единоверцы?
Симон поднялся с холодных камней и окинул долину взглядом. Варварских костров на заснеженном поле было и впрямь очень много. Повинуясь данному Амру в обмен на хлеб слову, они шли и шли, но штурмовать такие большие города не приходилось никому. Поэтому они просто становились племенами, растягивали кожаные и тряпичные навесы, разводили костры и начинали ждать того, кто придет и скажет, как полагается брать эти высоченные стены.
- Да, все они уверовали в Единого, - ответил вождю Симон и двинулся к Босфору, вслед за нарушителями данного Амру слова.
Нарушителей было много – в основном, те, кто поумней. Видя, что здесь, на заснеженном поле их ничего, кроме чумы и смерти не ждет, они пересекали узкий пролив и переходили на ту сторону. Многие знали из рассказов, что на той стороне тоже есть горы, поля и пастбища, какие-то люди и какая-то еда.
Симон подошел к воде и замер. Он бывал здесь трижды и помнил узкий морской пролив быстрым и теплым. Сегодня по нему с хрустом двигались ледяные глыбы – то серые, то голубые, а то и зеленые, – вероятно, из разных рек Понта Эвксинского. Лед он тоже помнил – видел в горах, почти такой же толщины.
«Сколько здесь? Локтей шесть-восемь?»
Никогда не видевшие ледохода варвары испуганно гомонили, возбужденно подбадривали друг друга, однако, наступать на этот ужас никто не решался. Симон огляделся. Он знал, что произойдет, когда они станут входить в маленькие города на той стороне: сначала резня, затем дележ еды и женщин, затем хмельные танцы на площадях, а в конце опять резня – теперь уже за передел власти внутри племен. Огромное богатство, само валящееся в руки, кружило головы всем – не только варварам.
В любой другой ситуации он бы не стал подавать пример и показывать, как это следует делать, но сегодня ставкой была Царица Цариц, и он вздохнул, глянул в небо и двинулся по скользкому, убегающему из-под ног льду. И – он еще не дошел до середины – варвары закричали, заголосили и, подвывая от ужаса, побежали вслед за ним.
***
Долгой дорогой в Константинополь Кифа признал главное: никто в Ойкумене не занимается главным – собственно Спасением. Папы и Патриархи думали только о власти и деньгах. Теософы устраивали кровавые побоища из-за мелких парадоксов и обходили молчанием чудовищные логические провалы в Писаниях. Аскеты тренировали собственные горячо любимые дух и тело, совершенно не заботясь об остальных. Ну, а люди, обычные люди с ужасом смотрели на оранжевое зарево над головами и ждали конца всему сущему.
- Ну, и кто тогда будет Спасать?
Даже пророки и праведники, вроде его собственного, забитого камнями учителя, не годились для этой цели, – ибо часто, слишком часто не умели спасти даже самих себя. И лишь Кифа – пожалуй, один-единственный человек во всей Ойкумене – мог теперь сформулировать предстоящую задачу.
Главное, было совершенно очевидно, почему Господа в последние столетия не видно и не слышно: Творец явно отпустил своих овец на вольное пастбище – до поры до времени. Ну, а поскольку овцы сами собой управлять не могут, он же учредил для них юридически полномочного управителя – Церковь.
Кифа улыбнулся. Церковь действительно напоминала ему солидную нотариальную контору, коей Владелец сего дома доверил свое имущество, своих рабов и своих овец и козлищ. Понятно, что когда-нибудь Хозяин вернется, и все овцы и козлища будут пересчитаны, а их судьба будет переопределена. А пока… пока выходило так, что Церковь не справляется.
Кифа поджал губы. Это был важнейший из сделанных им выводов. Несмотря на все усилия Церкви Христовой донести Божьи заповеди до самых дальних уголков Ойкумены, человек отчаянно нуждался в Спасении! И – Симон был прав – для Спасения заповеди определенно были бесполезны. Ибо не могли эти заповеди сделать козлищ овцами, а овец спасти от гнева Бога-Отца. Для Спасения нужна была живая кровь Искупителя.
***
Первый, кто пришел выразить Костасу соболезнование, - вопреки всякому протоколу – был Филагриус.
- Ваш отец уже, наверное, в раю, - склонил голову казначей, - и целует ноги Иисусу.
- Что случилось? – насторожился Костас.
Первой к нему должна была подойти его жена Грегория, затем – ее дядья, затем ее братья, затем ее сестры, затем племянники… ритуал был строго расписан.
- От вас утаили главное, - тихо произнес казначей. – Елену. И она сейчас прямо здесь, в Константинополе.
- Какую Елену? – не сразу сообразил Костас и вдруг вспомнил какой-то давний слух – его передавали шепотом, с риском потерять голову. – Что… ту самую?!!
Казначей безмолвно склонил голову еще ниже.
- И где она в точности? – глотнул Костас.
Если то, что говорили о Елене, правда, хотя бы наполовину, с Мартиной можно было уже не считаться.
- Я не знаю, где она теперь. Я знаю только, что ее приводили к вашему отцу перед его смертью.
«И почему отец ничего мне не сказал?»
Наиболее вероятной казалось версия, что Ираклий обделил Костаса и предназначил Елену старшему сыну Мартины. В такой ситуации Папа пойдет на мировую однозначно, уже потому, что рожденный от Елены Царь Царей будет на одну восьмую часть итальянец.
- Что еще скажешь? – заметил Костас многозначительный блеск в глазах Филагриуса.
- Деньги, - так же тихо произнес казначей, - у патриарха Пирра есть свободные деньги. И ваша матушка Мартина…
- Она мне не мать, - отрезал Костас.
- Мартина знает об этих деньгах. Там очень много: хватает и на флот, и на войну.
- Ты уверен? – собрался Костас в комок.
- Я казначей, - улыбнулся Филагриус, - я умею считать не только свои деньги, но и чужие. У патриарха очень много свободных денег.
Костас поджал губы. Он видел, что Филагриус втягивает его в конфликт со своим старым противником, но если все сказанное – правда, с деньгами Пирра и Еленой в качестве жены Костас мгновенно станет первым из первых.
***
О том, что Елену все-таки разыскали, Мартина узнала от патриарха Пирра.
- Мне не все известно, Мартина, - честно признал патриарх, - но, похоже, ее приводили к смертному одру Ираклия.
Елена нахмурилась.
- А она действительно так родовита?
- Да, Мартина. Более родовитой женщины в Ойкумене быть не может.
- Костас о ней знает?
Пирр лишь пожал плечами.
- Трудно сказать. Скорее, нет. Если бы знал, вышел бы шум, а пока в Константинополе тихо.
Мартина задумалась. Она бы не рискнула вводить такую женщину во власть, даже в качестве жены своего сына. Слишком родовита. На ее фоне держащие страну аристократы стали бы выглядеть мелкими самозванцами, и вся система управления Византией просто развалилась бы на кусочки.
Мартине вообще в последнее время казалось, что Ираклий прав, и власть – оружие обоюдоострое: думаешь, победил врага, а на самом деле, подрезал себе ноги. Так часто выходило в последнее время, а уж церковный раскол проходил именно так.
- Ее следует найти и убить.
- В моих монастырях ее нет, - покачал головой патриарх, - тебе хорошо бы переговорить со своими людьми во дворце.
- Благодарю тебя, - кивнула Мартина, но патриарх не уходил, - что-нибудь еще?
- Филагриус, - тихо произнес патриарх, - он попытается сделать переворот.
- Исключено, - отрезала она, - Ираклий предусмотрел в своем завещании каждую деталь.
Патриарх скорбно поджал губы.
- Ираклий не мог предусмотреть вливания такого количества денег, какое уже тратит на Костаса этот казначей. Я не могу этому помешать, я просто хочу, чтобы тебя не застали врасплох. Жди переворота.
Мартина хмыкнула. Она ждала. Слишком уж хорошо знала она своего пасынка.
***
Симон оказался в Константинополе только в конце назначенного Сенатом трехдневного траура. Осажденная столица не открывала ворот, а едва ему, подчиняясь наведенному приказу, пытались бросить сверху веревочную лестницу, жертву наваждения убивали те, кого Симон отсюда, снизу не видел. И когда он все-таки вошел, Ираклия уже хоронили в Церкви Святых Апостолов.
Симон затесался в толпу у храма, и достаточно быстро выяснил главное: о Елене все еще не знают. Народ говорил о завещании императора, о том, что престол поровну поделен меж двух сыновей императора от двух разных его жен – 28-летним Костасом и 15-летним Ираклонасом. Мартине, как говорили, назначена роль императрицы и матери обоих – в точном соответствии с законами.
«И в чьих руках Елена?»
Сколько он ни прислушивался к себе, а ответа не слышал, - так, словно о существовании Елены вообще никто не знал. Чтобы проверить эти свои ощущения, Симон даже пробился на ипподром, - там как раз происходило обсуждение судеб верховной власти.
- Где сыновья Ираклия?! – кричали с мраморных скамеек представители знатнейших родов. – Покажи их, Мартина!
- Ираклий доверил империю мне, - резонно возражала Мартина, - со мной и будете разговаривать. Что вы хотите спросить?
- Пусть приведут сыновей императора! – волновалось собрание.
Симон постарался успокоиться, настроился на Мартину и понял главное: она о Царице Цариц знает, и, более того, намерена ее убить.
- Хорошо, будь по-вашему, - согласилась Мартина.
Привели сыновей императора, и Симон тут же отметил, что о Елене знает и Костас. У него на Царицу Цариц были совсем иные, сугубо личные планы. Но главное, что почувствовал Симон, и Мартина, и Костас были в растерянности. Они оба опасались, что их планы в отношении Царицы Цариц неосуществимы.
«Неужели Елене удалось бежать?»
Симон сосредоточился, настроился на Елену, однако ни радости освобождения, ни даже волнения не обнаружил; Елена источала только страх и бессилие.
***
Когда Кифа сумел войти в Константинополь, там уже все разрешилось – да, так, что лучше не надо! Ираклий умер в жутких мучениях. Мартине оставили почетную роль регентши своего 15-летнего сына, а реальная власть была в руках Костаса. И понятно, что первым делом Кифа прибежал в представительство Папы.
- Кто сумел?! Как?! – не мог он поверить, что к осторожному Ираклию кто-то сумел столь близко подобраться.
- Наш… будем канонизировать, - засветился гордостью посол. – Язычники* с него кожу сняли.
*Любопытно, что конкурирующие христианские Церкви довольно часто называют одна другую в летописях именно язычниками, а не еретиками. Отсюда порой возникает путаница.
Кифа потрясенно покачал головой. Канонизация – самое малое, что заслуживал подобный герой. Теперь Византия буквально болталась на ниточке.
- А что армяне?
Посол удовлетворенно рассмеялся.
- Отодвинули армян… крепко отодвинули. Костасу сразу показали архивные документы о смерти его матери Епифании, и он совершенно взбеленился.
- Но ведь вина Ираклия в смерти Епифании никем не доказана, - прищурился Кифа. – Неужели он такой наивный?
В том, что царственную мать Костаса отравили, не сомневался никто. Добавляло интриги и то, что Епифанию умертвили, едва она родила Ираклию сына – залог его власти над греками. Но даже в Риме не были уверены, что это дело рук императора, уж скорее, тогдашнего патриарха…
Посол торжествующе улыбнулся.
- Костасу не нужны доказательства, Костасу нужна власть. Вот увидишь, этот балбес не только с армянами разругается, но еще и с грегорийцами…
Кифа с восхищением развел руками. Собственно, оставался только этот, самый последний шаг – поссорить Костаса с родичами собственной жены.
- С нами к руке императора пойдешь? – поинтересовался посол.
- Обязательно, - кивнул Кифа.
Он обязан был увидеть нового хозяина Ойкумены лично.
Впрочем, и на приеме все прошло как нельзя лучше. Послы, один за другим, почтительно приникли к руке Костаса и тут же от имени Папы выложили главное – фактически, ультиматум: еретический «Экстезис» отменить, а положения Кархедонского Собора о двух природах во Христе ввести повсеместно. Для Византии это означало гражданскую войну и полный развал с последующим разделом.
- Я приму пожелание Его Святейшества к сведению, - уклончиво пообещал Костас.
Большего от него и не требовалось, - все сразу же поняли, что продолжения линии Ираклия не будет. А дня через два Кифа ознакомился с первыми агентурными сведениями о Царице Цариц.
«Через два часа после смерти Ираклия патриарх Пирр и Мартина говорили о некой Елене, - сообщал агент, - Пирр клялся, что в его монастырях этой женщины нет».
«Костас и Филагриус говорили о женщине с именем Елена, - доложил второй агент, - говорили тихо, детали неизвестны…»
Судя по обстоятельствам обеих бесед, речь шла о той единственной Елене, о которой имело смысл говорить шепотом. А затем Кифа получил самое главное донесение.
«Симон в Константинополе, - докладывал третий агент, - замечен у хозяйственных пристроек дворца: возле кухни, возле прачечных и в конюшне…»
- Значит, возле хозяйственных пристроек… - пробормотал Кифа.
Ему доводилось слышать, что именно там находится несколько тайных помещений – ни с улицы не зайти, ни из дворца двери не отыскать. Однако Симона сложно было обмануть, и, скорее всего, чутье вывело этого то ли колдуна, то ли пророка ровно туда, куда следует.
***
Костас взялся за дело решительно и первым делом вытряс из Пирра все то золото, что оставил в руках церкви Ираклий. Да, пытать самого патриарха императору не позволили, но у Пирра была родня, на родню можно было надавить, и патриарх довольно быстро сдался. Однако этих денег на войну с Амром не хватало.
- Без конфискаций не обойтись, а при дворе наверняка есть заговорщики, - подсказал ему казначей, - надо всего лишь арестовать и допросить пять-шесть второстепенных фигур.
- Список готов? – сразу понял перспективность предложения император. – На кого они должны показания давать?
- Конечно, - кивнул Филагриус и протянул свиток.
Здесь были перечислены самые богатые семьи Константинополя: евреи, сирийцы и те, кого с некоторой натяжкой можно было назвать еретиками.
- С армянами пока лучше не связываться, - извиняющимся тоном пояснил Филагриус. – Слишком сильны.
- Сам знаю, - буркнул Костас.
Он тоже понимал, что сейчас лучше тряхнуть тех, кого не покрывает Церковь, и кто не имеет родственников среди военной аристократии. И уже той же ночью обезумевшие от пыток заговорщики дали показания на всех, кто значился в списках. А к утру казна Костаса выросла чуть ли не втрое.
- Ты обезумел! – ворвалась к нему, едва из-за горизонта встало кроваво-красное солнце, Мартина.
- О чем вы, мама? - издевательски улыбнулся Костас, - я всего лишь наказал мятежников.
Мартина покачала головой.
- Сегодня ночью ты потерял поддержку крупнейших еврейских и сирийских семей империи, а эта поддержка стоит намного больше, чем те деньги, что ты взял. Армяне тоже против тебя. На что ты надеешься?
«На Елену…» - подумал Костас.
Его люди перевернули все столичные монастыри, в поисках особых царских примет раздели и обыскали всех монашек, но толку не было. И, тем не менее, сведений о том, что еще недавно она была жива и находилась в Константинополе, становилось все больше.
- Я надеюсь только на себя, мама, - сказал он. – Все остальные – трусы или предатели.
- Ты разрушаешь все, что строил твой отец, - поджала губы Мартина, - это неумно.
- Мой отец ошибался более, чем кто-либо, - усмехнулся Костас, - он так и не понял, что, единственное, в чем нуждается империя, так это твердая рука. Как у Фоки.
Мартина резко развернулась и вышла, а Костас зло фыркнул и снова развернул недавно доставленное письмо патриарха Антиохии Северинуса. Это был ответ Церкви на вновь развернувшуюся дискуссию о двух природах Христа.
«Теперь ни один сын Римского императора не сядет на трон своего отца», - писал Северинус, и это не была угроза; это было терпеливое, как с ребенком, объяснение сути политики Папы Иоанна.
- Без тебя знаю! – скомкал письмо Костас.
То, что признание двух природ во Христе дает варварам повод заявить права своего потомства от императоров, ему объясняли многократно. В перспективе это вело к уничтожению всего императорского потомства и распаду империи. Но вот если бы ему удалось найти Елену… умолкли бы все. Вторая, от Елены, природа детей Костаса поставила бы их вне всякой конкуренции – навсегда.
«Где ты, жена моя?..»
***
Мартина не имела ни единого доказательства, но чуяла: Костас о Елене знает. И когда ей доложили, что Царица найдена, она первым делом спросила, почему та еще жива.
- Никто ничего не приказывал, - развел руками ее секретарь.
- Как не приказывал? – поразилась Мартина и тут же поняла, что это чистая правда. Она говорила об убийстве с патриархом Пирром, но Пирр был сослан Костасом, а второго приказа она так и не отдала. – Немедленно убить.
Секретарь поклонился, вышел, а когда она спустя час или более заинтересовалась, почему ей не доложили об исполнении, оказалось, что секретарь отправился выполнять какое-то иное, не менее важное поручение. Мартина немедленно послала за секретарем гонца, и тот исчез, а часа через два она узнала, что гонец поскользнулся и сломал ногу. А секретаря так и не было.
«Пойти самой?»
Внутри неприятно похолодело.
- Охрана, со мной, - подала она знак рослым гвардейцам-эфиопам, вытащила из шкатулки секретный план и, ориентируясь по описанию, двинулась по коридорам дворца. Вышла к подсобным помещениям и, окидывая недовольными взглядами шарахающуюся прислугу, вскоре оказалась в обнесенном стенами зданий со всех сторон дворе. Она здесь не была никогда.
«Кухня… - отмечала она, - затем прачечные… где-то здесь».
- Это что за дверь?
Гвардейцы переглянулись. Они не знали.
- Взломать.
Один из эфиопов поднял железную секиру и в три удара вырубил замок, а второй рванул дверь на себя. За ней оказался короткий кривой коридор и вторая дверь – точно такая же.
- Взломать, - сухо распорядилась Мартина.
Ей никогда не приходилось отдавать приказов об убийстве вот так, лично. Но она знала, что сделает это.
Дверь застонала под ударами секиры, почти рассыпалась, но и за ней оказался коридор – узкий, длинный и явно проходящий внутри примыкающей к императорским покоям стены.
«Вот так убийца и сумел подойти к Ираклию…» - поняла Мартина и поставила одного эфиопа впереди себя, а второго – позади. Быстро двинулась по коридору, а когда под ударами секиры рассыпалась и третья дверь, она увидела в свете факелов маленькую комнатку без окон и немолодую подслеповато моргающую женщину.
- Ты не слишком красива, - не могла не отметить Мартина. – Ты действительно – Елена?
Женщина приниженно заулыбалась.
«Били ее, что ли?»
Бить Царицу Цариц, Мать Матерей, фактически Еву всех людей – ничего более мерзкого Мартина представить не могла. Однако прямо сейчас она должна была сделать нечто куда как более мерзкое – приказать Ее убить. И язык уже не слушался. Императрица собралась духом, отвела глаза в сторону, вздохнула и – ничего! Она не могла этого приказать!
- Ну, вот, мама, ты все сама и сделала… - засмеялись позади нее.
Это был, конечно же, Костас.
***
Кифа приготовил все, и к тому времени, когда эфиопы Мартины взломали первую дверь, его люди стояли у каждого поварского котла и каждого бака с бельем. А потом появился Костас, и отряд охраны, пришедший вместе с императором, превосходил числом все, что мог представить Кифа, вчетверо.
- Сволочи продажные… - тихо ругнулся кастрат.
Он понимал, что произошло. Слишком уж многие из агентов привычно работали на двух-трех господ одновременно. Обычно это сходило с рук, но сегодня ставки были слишком высоки. Эта женщина была нужна всем. Так что, увидев здесь еще и Симона, Кифа даже не удивился, а лишь отошел в сторону и присел – так, на всякий случай.
- Здравствуй, Елена, - негромко произнес Симон, когда она вышла, - как ты?
И, странное дело, она услышала и мгновенно отыскала его взглядом среди замерших с черпаками и корзинами в руках агентов Кифы.
- Это ты? – одними губами через головы охраны спросила она.
- Да, - так же через головы отозвался он, - И я пришел за тобой.
«Господи, пронеси!» - вжал Кифа голову в плечи. Он слишком хорошо запомнил, что вытворял Симон в Дендерах.
Дальнейшее напоминало сон – как это бывает во снах, безо всяких звуков. Симон шел сквозь охрану, как опытный, сильный и абсолютно не опоенный медведь шел бы сквозь безоружных мальчишек. Гвардейцы просто разлетались в стороны: кто с разбитым черепом, кто с вывернутой челюстью, кто с вырванным кадыком.
Кифа сжался в комок.
И тогда Симон взял ее за руку, что-то беззвучно сказал обмершим Костасу и Мартине, развернулся и пошел назад среди безмолвно корчащихся окровавленных воинов. И лишь когда они исчезли в воротах, на Кифу обрушилась приливная волна звуков, и это были крики невыносимого страдания.
«Господи, помилуй…»
***
Она узнала его сразу – так, словно этих двадцати восьми лет и не было.
- Ты постарел, Симон.
- Молчи, - попросил он и собрал все свои силы в один плотный вибрирующий комок.
Им еще предстояло пройти несколько ворот, затем – полную людей улицу, а затем еще и перевалить за городские стены.
- Ты где, Симон? – забеспокоилась Она. – Почему я тебя не вижу?
- Меня сейчас никто не видит, - отозвался Симон.
- Но ты есть?
- Да. Это наваждение. Я сниму его позже.
А потом Ее начало трясти – запоздало, и, в конце концов, у Нее отказали ноги, и Симон взял Царицу Цариц на руки.
- Не бойся. Все позади.
- Где ты был? – тихо заплакала она. – Двадцать восемь лет. Я так устала.
- Я искал тебя.
- А братья где? Они меня еще помнят?
Симон вздохнул. Их было двадцать восемь – точно по числу дней лунного месяца; самой Луной в окружении своих Дней должна была стать Она.
- Братья убиты. Но они тебя помнят и любят – даже сейчас.
Елена всхлипнула, обняла его за шею и затихла. Мимо них пробежали солдаты, и было их много, очень много.
- Закрыть ворота! – кричали сзади, - закрыть немедленно!
«Открыть ворота», - приказал Симон.
Ворота распахнулись. Он прошел.
- Я же сказал закрыть! К палачу захотел?!
- Но вы же приказывали открыть… все слышали…
Ворота дворца позади со скрипом затворились.
- Скажи, Симон, зачем все это? Чего они все от меня хотят? Неужели только меня?
Симон усмехнулся. Елена так и осталась четырнадцатилетней девочкой.
- Нет, Елена. Император хочет, чтобы твой сын был наполовину и его сыном, а мать-императрица именно этого и боится более всего.
Мимо снова побежали воины – предупредить, чтобы из города никого не выпускали.
- А ты? Чего от меня хочешь ты?
Симон вздохнул. Он уже подошел к городским воротам, за ними была воля.
- Мне лично ты не нужна. Но ты родишь Спасителя.
***
Чтобы вразумить граждан Александрии, Менасу пришлось ехать туда лично и разговаривать и с купцами, и со старшинами ремесленников.
- Почему вы медлите? – спрашивал он, - вы ждете, что Костас подобреет?
После чудовищной расправы над несколькими весьма богатыми и одновременно наиболее беззащитными семьями Константинополя доброты от Костаса никто не ждал, но надежда на то, что он одумается, еще жила.
- Разве он продолжает разумные поступки своего отца в отношении Церкви?
Отвечать было нечем. Костас запретил даже обсуждать компромиссный «Экстезис», а это грозило расколом и неизбежной резней.
- Или он отыскал какие-то новые средства для ведения войны?
Этого тоже не было. Лед сошел уже в начале марта, однако новый император так и не вышел в поход против Амра. Теперь уже не из-за отсутствия денег, а потому что потерял поддержку ведущих военно-аристократических родов империи.
- Или вы боитесь аравитян больше, чем этого безумца?
И этот вопрос был риторическим. Аравитяне держали слово, а это в столь переломный момент стоило многого. А затем Менас встретился и лично переговорил с патриархом Александрийским.
- Приближается время сбора урожая*, - напомнил Менас. – Сколько вы уже потеряли из-за тьмы и холодов?
*Сезон жатвы длится в Египте с середины марта по конец мая.
Патриарх насупился и промолчал. Две трети урожая сгнило на корню.
Менас развел руками.
- Если вы не примете условий Амра, он просто пошлет людей с факелами на ваши поля, и вы потеряете последнее, - констатировал он, - против огня человек бессилен.
Этот аргумент и оказался решающим, и к Амру наконец-то выслали настоящее посольство.
- Мы тебе платим, но ты на наши земли не входишь, - предложил оставшийся в Александрии за старшего Анастасий.
- Мы уже несколько раз это обсуждали, - улыбнулся Амр. – Сколько можно?
- Наших церковных дел не касаешься…
- Мне они неинтересны.
- Вашего гарнизона в Александрию не вводишь.
Аравитянин сокрушенно покачал головой.
- Мне важно одно: чтобы тех, кто платит мне дань, не обижали. Если вы так опасаетесь варваров, держите свой собственный гарнизон. Будет не хватать сил, я приду и помогу. А навязываться не стану.
Александрийцы переглянулись. Лучших условий предложить было невозможно.
- У меня одно требование, - улыбнулся Амр, - отдайте мне Родос. Вместе с крепостью.
Он знал, что деться им некуда, а он, получив Родос, наконец-то получал контроль над Нило-Индийской торговлей – полный.
***
Симон вышел из города с первой попытки. Спустился к Босфору, пересадил Елену за спину, переступая со льдины на льдину, перебрался на тот берег и вскоре понял, что мимо варваров идти нельзя. Чума уже вступила в свои права, и стоящие бок о бок племена торжественно, со всеми причитающимися, включая целование, почестями хоронили своих первых мертвых. Они еще не знали, что это за болезнь.
Он опустил успокоившуюся Царицу Цариц на заснеженную землю, крепко схватил за руку и повел вправо – к морю. И, как он и рассчитывал, море еще было охвачено льдом, и они могли пройти.
- Страшно! – повизгивала она, с восторгом глядя сквозь серо-зеленую толщу, - как стекло! Господь сделал воду стеклом!
- Да, - кивал он.
Именно поэтому он и двинулся в Египет напрямую, морем; уже зачумленные, а потому и опасные варвары боялись льда еще больше, чем Елена, и на лед не ступали. Одна беда, не прошло и полудня, как непривычная ходить Царица Цариц начала уставать, затем садиться – прямо на лед, и Симон снова посадил ее себе за спину.
- Ты сказал, я должна родить Спасителя, - после долгого молчания спросила Она из-за его спины, - а кто станет отцом?
Симон задумался. Если бы Елену по-прежнему следовало сделать главной Царицей Ойкумены, отцом должен был стать такой, как нынешний император. Почти абсолютная в своей знатности кровь Елены плюс почти абсолютная власть Костаса – это был бы лучший вариант. Но, чтобы родить Спасителя, император в качестве отца не требовался. Скорее, какой-нибудь жрец…
- Какой-нибудь жрец. Наверное.
Он как-то не думал над этим.
- Может быть, ты? – тревожно выдохнула в ухо ему Елена.
Симон удивился. Стать отцом Спасителя было почетно, но чтобы – самому?
- Я не знаю, Елена, - с сомнением проронил он.
«С другой стороны, почему бы и нет?»
Прямо сейчас он был сильнее любого жреца Ойкумены.
- Может быть, и я.
Елена хихикнула.
- Ты симпатичный. Я не против… а это не слишком больно?
Симон крякнул. Она так и осталась четырнадцатилетней – там, внутри. Но от женщин Ее изолировали еще раньше, и сколько лет Ей, как той, что осознает себя женщиной, он просто не знал.
- Я никогда не был женщиной, Елена. Я не знаю, каково это. Спросишь у кого-нибудь.
Елена притихла, затем начала напевать, затем снова притихла и вдруг поинтересовалась.
- Мой сын будет изваян в каждом храме? Как Анубис?
- Может быть… - кивнул Симон, - не это ведь главное.
- А что?
Симон задумался, да так и встал посреди ледяного поля.
- А что главное, Симон?
Симон молчал, снова переживая то, что, в общем-то, знал с самого начала, но к чему Елена не была готова совсем. Потому что главным в Спасителе было одно – его пролитая во искупление человечества от мести Всевышнего жертвенная кровь.
***
Когда Костас узнал, на каких условиях патриарх* и Анастасий подписали мир с аравитянами, он впал в бешенство.
*В христианских летописях послом Византии значится Абу Кир. Мусульманские дают послу имя Мукаукис.
- Как они посмели отдать Родос?! – метался он по тронному залу. – Как они посмели?!
Мартина некоторое время следила за пасынком, и, в конце концов, не выдержала.
- Костас, очнись! У тебя тысяч двадцать варваров у стен столицы стоит. Почему ты об этом не печалишься?
Император остановился, но было видно: все его мысли там – в Египте.
- Забудь о Родосе, - покачала головой Мартина. – Пока ты не найдешь общего языка с собственной Церковью, а будешь заглядывать в ж… Папе и таким, как мой братец, пока ты не откроешь глаза пошире, ты не вернешь ничего…
Костас тяжело осел на резной трон и закрыл лицо руками.
- Хуже того, Костас, - напомнила Мартина, - тебе уже сейчас надо решать, на каких условиях ты будешь сдавать Константинополь.
Император вскочил… и тут же осел обратно.
- Да, да, - и не думала останавливаться Мартина. – Послы Амра ждут второй день. И ты должен решить, что будешь делать, до наступления дня Воскресения Христова.
- Я буду драться… - процедил Костас.
Мартина развела руками.
- Как скажешь, император. Но позволь тебе напомнить, что ты испортил отношения со всеми. Тебя не уважают армяне, тебя ненавидят евреи и сирийцы, на тебя с брезгливостью смотрят даже твои родичи по матери.
- Грегория поможет, - насупился Костас.
- Да, родичи твоей жены тебе помогут, - согласилась Мартина, - но, подумай сам, сколько человек сумеют выставить грегорийцы? Двадцать тысяч сумеют?
Император яростно стукнул кулаком по резному подлокотнику.
- И что ты предлагаешь? Пойти на поводу у всех этих…
- Нет, - непреклонно покачала головой Мартина. – Тебе, как императору, уже ничем не помочь. Поздно. Слишком испачкано имя. Прими сан и передай власть моим сыновьям. А я постепенно верну то, что еще не поздно вернуть.
- Ни за что… - выдохнул Костас, - ни за что.
***
Кифа потерял Симона почти сразу. Нет, он знал, что этот не то колдун, не то пророк выйдет за стены так же легко, как взял Елену, однако он просто обязан был оставить какой-то след! И вот следа не было. Ни варвары, ни перепуганные жители окрестных деревень никого похожего на эту парочку не видели. Эти двое просто исчезли!
«Видимо, пошли морем…» - понял Кифа.
Идти морем было столь же логично, сколь и опасно. Да, чуму не подхватишь, однако и еды посреди бескрайнего ледяного поля нет. А, кроме того, в марте, впервые за восемь-девять последних месяцев серая мгла стала рассеиваться, солнце становилось все ярче, и лед просто начал таять.
Кифа промаялся три дня. Снаряжать погоню, не зная точно, в каком направлении двинулся Симон, было бессмысленно, а между тем центр политических событий резко переместился в Константинополь. И Кифа просто не имел права отойти от участия в происходящем.
Во-первых, Костас, как и ожидалось, сана не принял и власти сыновьям Мартины не передал. Напротив, первое, что он сделал, узнав о цене примирения с Амром, это обвинил патриарха в трусости и отправил в Александрию Мануила, одного из немногих еще преданных ему армянских полководцев с твердым приказом: дани Амру не давать.
Это было как раз то, что надо, а едва Амр двинулся на Александрию, из Генуи отплыл в Константинополь брат императрицы Мартины – кастрат Мартин. И вскоре Мартин – впервые за последние полтора десятка лет – свиделся со своей высокопоставленной сестрой. Кифа наблюдал за тем, как это происходило.
- Ты зачем приехал? – не спросила – обвинила императрица.
- Костас не справляется, - присел напротив нее брат, - у нас думают, что пора браться за дело тебе.
Императрица тоже присела. Она прекрасно понимала, что у Костаса вот-вот случится воспаление кишок или водянка. Неважно, одобряет она это или нет.
- Но ведь вас устраивает то, что Костас не справляется, - прищурилась она, - и потом, неужели ты думаешь, я приму ваш догмат о двух природах?
- Конечно, примешь, - кивнул кастрат, - ведь тогда, кто бы ни стал твоим следующим мужем, власть будет передаваться по тебе, а не по нему.
Императрица задумалась, а Кифа напрягся. Искушение было серьезным. Очень серьезным.
- Нет, - покачала головой Мартина, - потому что тогда первый же достаточно сильный полководец просто возьмет меня силой, а моих взрослых сыновей кастрирует.
- Это не так плохо, - невесело улыбнулся кастрат, - твоим сыновьям будет обеспечена хорошая духовная карьера. Как мне.
Мартину перекосило.
- И все будет, как до Ираклия?!
- Ираклий часто ошибался, - возразил ей брат.
- Но не в этом, - встала с трона Мартина. – Власть должна передаваться по мужчине. Иначе резни не остановить.
- Ты не сможешь нам помешать, - тоже поднялся Мартин.
- Скорее всего, - кивнула Мартина, - но уж Костаса я предупрежу.
Слышавший каждое слово Кифа поморщился. Он знал, что Мартина умеет стоять на своем до конца, но никогда бы не подумал, что она окажется такой безнадежной дурой.
А тем же вечером, вернувшись в снятый для него рядом с ипподромом дом, Кифа понял о Спасителе еще одну важную вещь. Это произошло не сразу; Кифа просто стоял у окна и смотрел, как жокей кормит с руки лежащую на боку, со спутанными ногами лошадь.
- Ешь, милая, ешь… Что, сладкий у меня сахарок?
Кифа усмехнулся; это была обычная дрессировка: сначала непокорную лошадь жестоко избивали и спутывали специально нанятые для этого чужие люди. Затем ей, спутанной по ногам, давали отлежаться – недолго, но достаточно, чтобы почувствовать себя несчастной и бесконечно одинокой. И лишь затем приходил ее новый хозяин. Он говорил дрожащей твари ласковые слова, гладил ее по холке, кормил с руки, а когда он распутывал ей ноги и позволял подняться, то становился для бедняги самым лучшим, самым важным существом на свете.
- Вот, - понял Кифа. – Вот каким должен стать Спаситель.
***
Узнав, что ждет ее даже еще не зачатого сына, Елена сползла с Симона и двинулась назад.
- Куда ты? – тронулся вслед Симон.
- Я не позволю убить своего сына! – развернулась она.
Симон покачал головой.
- Никто не собирается убивать твоего сына, Елена. Такие решения человек принимает сам и только сам.
Царица Цариц неловко, по-детски плюнула в его сторону и побежала прочь.
- Подожди, Елена! – двинулся он вслед. – Жертва не имеет силы, если принесена под малейшим принуждением! Это – основа основ!
- Я тебе не верю! – прокричала она и поскользнулась на уже начавшим обтаивать льду.
Симон подошел и помог ей подняться.
- Он сам будет решать, чему быть, а чему не быть, - отряхнул он ее от налипшей мокрой крошки. – Суди сама: кто посмеет убить Царя Царей? Да, к тому же и воплощенного Бога!
Царица замерла. Ее нимало не тронуло, что сын ее станет воплощенным Богом, ибо таких в Ойкумене было множество. Но Царь Царей…
- Ты меня не обманываешь? – подняла она влажный болезненный взгляд.
- Нет, - улыбнулся он. – Тебя ведь тоже нельзя ни к чему принудить. Только если ты сама захочешь зачать…
Царица Цариц на мгновение ушла в себя.
- И если я не захочу, у меня никто не родится, и моего сына не убьют?
- Именно так, - кивнул Симон. – Пойми, с этим не шутят.
Елена опустила голову и снова посмотрела на него.
- Но я очень хочу ребенка! Очень!
Симон развел руками.
- Значит, он у тебя будет.
- И я не хочу, чтобы он умирал!
- Все люди когда-нибудь умирают, - усмехнулся Симон, - я умру, ты умрешь, все умрут… Разница только в сроках.
Елена упрямо поджала губы. Всю жизнь просидевшая взаперти, она не хоронила никого, и все сказанное было для нее почти пустым звуком.
- Но Спаситель должен быть безгрешным. Выходит, моего сына кастрируют?
Симон тяжко вздохнул.
- Скорее всего.
- А когда? Во сколько лет это делают?
- Лучшее время – 8-10 лет. Не так опасно, а ребенок успевает привыкнуть к новой судьбе.
Понятно, что Елена расстроилась.
- Значит, у моего сына будет всего 8-10 лет нормальной жизни?
- В Ойкумене половину первенцев кастрируют, - попытался объяснить Симон, - поверь мне, это самая обычная практика.
Конечно же, он понимал, что для мужчины кастрация ненамного лучше смерти. По сути, каждый кастрат так и оставался обиженным на весь мир вечным ребенком. Спасителя спасало от этой судьбы одно: ему не придется мучаться все 40-50 лет отпущенного человеку срока.
- Подожди, - дернула его за рукав Царица Цариц. – Обещай мне две вещи.
- Смотря что…
- Отцом моего ребенка будешь ты.
Симон на мгновение задумался. Это его устраивало. Будущего Спасителя следовало обучать его будущей судьбе, а кто сделает это лучше отца?
- Хорошо.
- И еще: никто не убьет и не кастрирует моего ребенка! Никогда! Обещаешь?
Симон упрямо мотнул головой.
- Нет, Елена. Я не могу обещать то, что не в моей власти.
Елена снова, все с той же с детской порывистостью развернулась и двинулась прочь.
- Он может погибнуть случайно… - объяснил вслед Симон. – И так же случайно может стать кастратом. У мальчиков бывают и воспаления, и ушибы – просто по детской шалости…
- Не с моим сыном! – полуобернулась Елена, - я буду за ним следить! Он не станет инвалидом из-за детской шалости!
Симон застонал.
- Хорошо, Елена, будь по-твоему. Пойми главное: никто не сделает его кастратом и не принесет в жертву без его согласия. Вот это я обещаю твердо.
- Мой ребенок на это никогда не согласится! – повернулась к нему Елена. – Я сделаю все, чтобы он прожил долгую и по-настоящему счастливую жизнь!
Симон охотно кивнул. Он видел, что Елена сделает действительно все, и он знал: монашка не сумеет вырастить никого, кроме монаха. Для будущего Спасителя Елена была идеальной матерью.
***
Костас действительно не собирался сдаваться и делал все, чтобы люди, наконец, осознали: время компромиссов и половинчатых решений умерло вместе с его отцом Ираклием, и теперь они имеют дело с настоящим императором. Поэтому, едва урожай на александрийских землях был собран, Костас послал в Александрию лучшего из армянских воевод – Мануила. Тот, в свою очередь, внятно разъяснил послам от аравитян, что иметь дело с ним, с мужчиной, это совсем не то, что иметь дело с патриархом-кастратом. А потому дани больше не будет – никогда. Послы пожали плечами и уехали. Аравитяне признавали священное право мужчины драться, если он не желает платить.
А потом начались неприятности.
- Тебя отравят, - сказала ему Мартина.
- Это угроза? – изогнул бровь Костас.
- Я не смогла стать для тебя матерью, - покачала головой мачеха, - но и чужим ты мне никогда не был. Это предупреждение.
Костас понимающе кивнул.
- Ты снова предлагаешь мне уйти…
Императрица задумалась.
- Теперь уже не знаю, Костас. Поверь, я вовсе не жажду встать во главе империи, особенно сейчас. Иногда мне кажется, что мы оба – в клетке.
- И виноват в этом отец…
Мартина пожала плечами.
- Твой отец был неплохой и неглупый человек. Я не думаю, что кто-то сумел бы сделать для людей и страны больше, чем он.
Костас горько рассмеялся.
- Это и есть его главная ошибка, Мартина! Не надо ничего делать ни для людей, ни для страны! Никто этого не оценит! Надо поступать, как Фока.
- А как же Бог?
Костас не ответил. А уже на следующее утро он отдал приказание начать чистки среди предателей, и первыми кандидатами по совету Филагриуса снова стали евреи.
- Они сами выбрали свою судьбу, Костас, - сказал ему с вечера казначей, - как только Элефантина поддержала аравитян. Возьми с них все, что сможешь, и никто слова не скажет.
Костас мгновение поразмышлял и согласился. Если совсем уж честно, ему было все равно, с кого начинать: едва Амр двинулся на александрийские земли, Костаса предавали все: и евреи, и сирийцы, и армяне – крестьяне, купцы, губернаторы и даже воеводы.
***
Кифа набрасывал строку за строкой, лист за листом, но картина в голове стояла только одна: лошадь со спутанными ногами и знающий, кто его будет возить на своей спине до конца жизни, кормящий свою собственность с рук ее новый наездник.
«Именно таким будет Спаситель!»
Аналогия была абсолютной. Люди отбились от Господних рук точно так же, как эта своевольная лошадь! Так что более важной задачи, нежели заново приручить их, попросту не было. И вот оставленный нам в заповедях всепрощающий характер Всевышнего этому никак не способствовал. Люди своевольничали! И как!
Кифа покачал головой и продолжил стремительно покрывать папирус округлым бисером букв. Люди Ойкумены – что аравитяне, что евреи, что несториане – были возмутительно своевольны! Многие искренне считали, что соблюдения заповедей достаточно! Они и жили так, словно заповеди – это все! Ясно, что в результате в городах и селениях десятилетиями не происходило ни единого духовного подвига! Размеры церковных земель не превышали трети от общей пригодной к севу земли. Число посвященных Церкви Христовой первенцев увеличивалось лишь во время катаклизмов. А многие просто отказывались платить десятую часть своих доходов Церкви, так словно спасение их бессмертной души не стоило этих небольших, в общем, денег.
- Человек не склонен совершать духовных подвигов без понукания извне, - вслух произнес Кифа и немедленно это записал, - плеть, вот что движет…
Перо остановилось само собой. Кифа уже видел, в какую ловушку едва не угодил. Ибо изначальной целью его размышлений было как раз спасение от нависающей над человечеством оранжевой плети Господа.
- Человек должен совершать духовные подвиги без понукания. Сам.
***
Елена стала слабнуть уже на второй день пути, а потому ее с перерывами на сон – стоя – тащил на себе Симон. И, конечно же, когда последняя съеденная им пища окончательно растворилась внутри, стало чуть тяжелее. Это не было препятствием для движения: в лучшие годы Симону доводилось обходиться без пищи до сотни суток подряд, а воды, пусть и в виде вкраплений зеленоватого пресного льда здесь было достаточно.
Главное опасностью было теперь Солнце. Оно светило день ото дня все ярче, и одно время Симон даже брел в покрывшей лед морской воде по колено. А потом пошли трещины, и лед начал двигаться и щелкать – громко, пронзая звуком все ледяное поле до горизонта, а в тот день, когда он увидел синие холмы далекого берега, лед кончился. Впереди плескалось чистое море.
- Проснись, Елена, - негромко попросил он.
Царица Цариц пошевелилась. Все последние дни она отчаянно мерзла, а потому так и спала, всем телом прижавшись к его спине. Убедить ее в том, что двигаться намного теплее, а еда неважна, он так и не смог.
- Это Египет? – сонно спросила она.
- Скорее всего, да. Но льда больше нет. Я бы доплыл и вернулся с лодкой. Подождешь?
Елена прижалась к нему еще крепче.
- Нет. Не оставляй меня. Я всего лишь женщина. Я боюсь.
Симон прислушался. Она и впрямь чувствовала себя неважно: усталость, слабость, дурнота – все то, что происходит с тем, кто боится смерти. Они должны были научить ее преодолевать подобные вещи, но прибыл Ираклий с солдатами, и Елена угодила в монастырь, по сути, в тюрьму.
- Ты была очень способной девочкой, - сокрушенно вздохнул он и двинулся краем льда; возможно, где-то лед подходил к берегу ближе. – Ты ничего не боялась. Ты понимала новое даже быстрее, чем я.
Он снова, еще более сокрушенно вздохнул и умолк.
- А еще? Расскажи обо мне еще… - ожила Елена.
- Помнишь, как я водил тебя в Иерусалим?
- Там, где разноцветные лотосы?! – тихонечко взвизгнула Царица Цариц. – Под водой! Мне так понравилась!
- Верно, твой Иерусалим был подводным, - подтвердил Симон; он провел ее туда двенадцатью ступенями – в точности по Богослову. – Многие плачут на этом пути; некоторые – пугаются; кое-кто с полпути возвращается назад, а тебе понравилось – причем, сразу!
- Я и Джабраила помню, - заторопилась она, - он без лица!
- Верно, - рассмеялся Симон, - архангелам человеческое лицо без надобности. А ты помнишь, что он с тобой сделал?
Симон даже спиной ощутил, как она смутилась.
- Помню…
Симон тоже помнил. Неясно, почему, но Джабраил заменил ей все органы точно такими же, но сделанными из драгоценных камней. И сердце Царицы Цариц стало смарагдовым, мозг – аметистовым, а матка – из чистого, отдающего красноватым золота, наверное, единственная такая в мире. Симон и сейчас прозревал этот Дар Небес у нее внутри. Да, он знал, что разрежь Елену, и обнаружишь обычные человеческие органы, но он же видел: их свечение в мире истинном вовсе не равно человеческому. В мире истинном Елена сияла – вся, ни в чем не уступая, ни Мухаммаду, ни ему самому.
«Да… ты нам ровня…»
***
Хаким узнал о сдаче Родоса одним из первых. Теперь в руках курейшитов… нет, уже не только курейшитов… в руках мусульман была вся Нило-Индийская торговля. Таких денег Хаким никогда в руках даже не держал.
«Думаю, Александрия тоже будет нашей, к осени, - сообщал ему, как впрочем, и всем остальным, Амр, - взять силой ее немыслимо, но империя гниет и распадается изнутри. Я узнавал: внутри этого большого города наших союзников даже больше, чем противников. Ненамного, но больше…»
- Нет, слишком уж быстро все происходит, - постарался остудить собственный восторг Хаким, - здесь жди какого-нибудь подвоха.
«Костас совсем озверел, - писал далее Амр, - никто его не любит, и чтобы найти денег на войну, он повсюду ищет предателей. Когда находит, кого обвинить, пусть облыжно, убивает. Особенно достается евреям…»
- Что ж, узнаю Костаса… - пробормотал Хаким и замер, глядя в пространство.
Евреи очень помогли победному шествию ислама: Моисей и его добровольцы оказались на стороне Амра в самый рискованный момент. И в перспективе с евреями, как наиболее верными и важными союзниками, придется делиться… и основательно.
- А ведь Костас вовсе не глуп…
Для Хакима было бы лучше всего устранить становящихся ненужными союзников именно сейчас, когда империя уже практически пала, а евреи еще не вошли в силу…
«И как это сделать?»
Хаким взволнованно заходил из угла в угол. Обвинить евреев в предательстве, как сделал Костас, было невозможно: они и теперь бились бок о бок с мусульманами. Посеять слухи о том, что они ввязались в эту войну из корыстолюбия, сложно: элефантинцы встали рядом, когда о том, что весь Египет упадет в руки мусульман, даже не думали. Напротив, они пришли к Амру, когда весь его отряд был обречен на быструю и бесславную гибель.
«Поймать их на утаивании добычи?»
Утаиванием занимались все и повсеместно, - война есть война. Однако и это не годилось, Хаким имел все основания опасаться, что ему тут же припомнят спекуляцию чеками на зерно для голодающих. А главное, в таком деле следовало бить наповал и лучше, если чужими руками.
«Мухаммад?»
Если бы обнаружилось, что Мухаммад имел против евреев нечто достойное внимания, Хакима бы поддержали. Вожди обязаны были сообразить, как важно оттереть главного союзника именно сейчас, до того, как начнется подсчет и передел общей на всех сказочно большой египетской добычи. Но для этого было необходимо это найти у Мухаммада хотя бы два-три внятно выраженных послания…
***
Амр принял вернувшихся ни с чем посланцев за данью в зале приемов на сдавшемся ему недавно Родосе.
- Александрийцы отказываются платить, Амр, - прямо сказали послы. – Там у них новый воевода из армян – Мануил.
- А где Анастасий? – заинтересовался Амр.
- Костас его снял.
- А Теодор? Он же еще главнокомандующий?
- Да, - закивали послы, - но гарнизоном командует именно Мануил.
Амр расстелил карту и просмотрел путь от Вавилона до Александрии. Именно так ему предстояло идти – от города к городу.
- Значит, война…
Костас должен был понимать, что ему не удержать ни одного города – от Никеи до Карийуна*. Просто потому, что никто не относится к нему, новому императору, как достойному преемнику Ираклия. Да, и построенный Ираклием флот не был столь же эффективен, как и прежде. Амр мог выставить на каждое судно империи два своих – из сдавшегося Зубайру военного флота. Более того, именно Амр контролировал Родос – лучшую и важнейшую из военно-морских крепостей Ойкумены. И, тем не менее, Костас шел на конфликт.
*Крепость, прикрывавшая узкую косу, соединявщую Александрию с Египтом.
- Костас чего-то боится, - констатировал он и повернулся к Менасу, - чего он может столь сильно опасаться, чтобы начать войну таким неготовым?
- Смещения… - уверенно ответил купец, - Костас понимает, что империя трещит по швам. А война с тобой может обернуться и победой. Ты же выигрываешь? Вот и Костас на то же надеется.
Амр пожал плечами. Ему помогал Единый, а то, что вытворял византийский император, даже его собственные помощники считали изуверством.
А уже на следующий день пришло известие, что люди императора под предлогом борьбы с раскольниками и предателями начали убивать и грабить всех подряд – от евреев до монофизитов и несториан. Костас так и не смог отказаться от однажды начатого курса на поиск врагов и заговорщиков и теперь давил до конца.
- Выходим, - кивнул Амр Зубайру.
- Давно бы так… - расцвел огромный явно заскучавший эфиоп.
***
Кифа работал, не покладая рук. Сразу после завтрака и утренней прогулки по уже начавшему голодать Константинополю он садился за стол и начинал излагать то, что посылал ему Господь. И однажды озарение пришло.
- Совесть – вот единственный кнут, которым человек способен загнать сам себя до смерти, - немея от восторга, выложил он пером на папирус. – Поступок по совести вот единственное, в чем человек не станет обвинять никого, даже себя.
По спине пробежал озноб.
Даже если бы нашелся Агнец, могущий просить Отца за всех…
А такой Агнец уже мог быть рожден – той же Еленой.
Даже если бы этот Агнец был принесен в искупительную жертву…
А столь всеобщую жертву мог принести любой жрец любого храма любым способом.
Даже если бы Отец принял эту жертву и наконец-то удовлетворился…
А причин не принять ее попросту не было.
Этого было бы недостаточно.
Человек – суть всех проблем – оставался тем же: грешным, алчущим, жаждущим и своенравным. Кровавая жертва отлично спасала человечество от его Отца. И она совершенно не спасала потомство Адама от самого себя.
- И только совесть… - проронил Кифа и замер.
Если бы человек осознал, ЧЕМ пожертвовал Господь, пролив кровь собственного Сына…
Если бы человек представил, КАКОЙ ценой куплено его Спасение…
Если бы человек хоть на мгновение ощутил, НАСКОЛЬКО он виновен перед Агнцем…
Кифа прикрыл глаза. Жить с таким грузом столь же счастливо и беззаботно, как и прежде, стало бы невозможно. Он сам, несмотря на двадцать восемь прошедших лет, помнил, как убивали его учителя, до деталей. Нет, ему ничего не снилось: ни хруста, ни жутких криков забиваемого камнями грека, ни забрызганного кровью песка. Кифа просто помнил. Все.
- Если бы эти суки… - он всхлипнул и рывком отер сбежавшую по щеке слезу, - познали хоть сотую долю того, что познал я…
Человек стал бы иным.
И вот для этого было необходимо Слово. То самое, что равно делу.
***
Симон отыскал средство переправы дня через два. Во льду у самой воды виднелась вмерзшая лодка с четырьмя старыми уже начавшими разлагаться на весеннем солнце трупами.
- Не подходи, - попросил он Елену, опустил ее на лед и на некоторое время ушел в себя.
Трупы определенно были опасны, действительно опасны. В мире истинном значилось, что все четверо умерли около трех месяцев назад, однако дух чумы жил в телах до сих пор.
- Не подходи к ним! – крикнула Елена.
Она тоже почуяла опасность. Симон подал Царице успокаивающий знак и осторожно осел на колени против лодки. Сосредоточился и послал приказ: внятный и недвусмысленный.
Чума угрожающе заворчала. Ей некуда было переселяться.
Симон повторил приказ.
Чума злобно дыхнула в его лицо холодом и… подчинилась. Нет, страх был ей неведом, она просто уступала место хищнику куда как более крупному. Именно таким ей виделся в мире истинном Симон.
Он дождался мгновения, когда последняя искра жизни отлетит, перепроверил свои ощущения, подошел к лодке и принялся решительно отдирать примерзшие к доскам трупы и сбрасывать их в соленую воду. Убедился, что ни одного лишнего предмета, кроме весел, сломанной мачты и примерзшего к борту паруса, в лодке нет, и поманил Царицу Цариц.
- Помогай. Будем выламывать лодку изо льда.
Сейчас, когда солнце светило почти в полную силу, вокруг вмерзших в льдину бортов уже виднелась вода. Собственно, только поэтому часа через два они сумели выпихнуть лодку в море, а к закату вошли в бухту небольшого, приморского городка. И первое, что увидел Симон, были все те же трупы, – но не от чумы.
- Египет? – спросил он первого же встречного крестьянина.
- Ливия, - растерянно ответил тот. – Египет отсюда в двух днях пешком.
- А чья в городе власть?
- Костаса. Чья же еще? – удивился крестьянин. – У нас один император.
- Город воевал?
- Нет…
Симон непонимающе мотнул головой.
- А почему на улицах неубранные трупы?
- Несториане… - хмыкнул крестьянин. – Наши в городе предателей-еретиков и евреев бьют.
Симон задрал подбородок и тщательно осмотрел в небо. Комета в очередной раз уходила за горизонт, и виделась мелкой и слабой, однако, ощущение Вселенского конца уже не отпускало. Он искоса глянул на Елену.
«Успеет ли?»
Судя по тому, что в городе били не только чужих, но и своих, Господь настроился на завершение истории человека довольно серьезно. Елена могла просто не успеть зачать, выносить, родить и вырастить Спасителя.
***
Хаким говорил с пришедшим на прием поутру Зейдом практически до самого вечера, но философ и ученый как не понимал слов родного языка.
- Пойми, - снова и снова методично объяснял Хаким, - по сведениям купцов Костас богатеет и богатеет. Если так пойдет и дальше, Костас просто пригласит наемников: из Фракии, из Италии – отовсюду! И тогда Амру не устоять.
- Мухаммад не говорил того, что ты мне показал, - уперся ученый, - я записал его слова за всеми, кто знал Пророка при жизни…
- Глупец, - всплеснул руками Хаким, - еще немного, и Костас будет непобедим!
- Мухаммад не говорил этого, - насупился Зейд.
- Нам обязательно нужно последовать примеру Костаса, - нависал над ним Хаким, - иначе курейшиты никогда не станут здесь полноправными хозяевами!
- Мухаммад этого не говорил.
Хуже всего было то, что Хаким ничего не мог с ним сделать – ни снять кожу, ни рассечь пополам, на даже кастрировать. За кропотливым подвижничеством Зейда ревниво следили все родичи Мухаммада. Пришлось созывать совет.
- Вот, - бережно положил несколько исписанных разными почерками листков папируса Хаким, - это свидетельства достойных доверия людей о словах Мухаммада. Однако Зейд отказался признавать эти свидетельства как достоверные.
- И что там? – ревниво поинтересовался Али.
Хаким поднял один из листков.
- Посланник Аллаха сказал, - внятно, нараспев прочитал он, - не наступит последний час, пока мусульмане не сразятся с евреями и не убьют их...
- Ты с ума сошел! – выдохнула Сафия.
- Здесь так сказано, - развел руками Хаким, - а вот еще: пока камни и деревья, за которыми укрылись евреи, не скажут: раб Аллаха, здесь скрывается еврей, приди и убей его!
Родичи Пророка замерли. Все понимали, на что замахнулся племянник Хадиши.
- А ты не рано празднуешь победу, Хаким? – подал голос один из братьев Аиши. – Я вижу, что еврейская доля в общей добыче тебя гнетет, но Амр еще не занял Александрии, и наше положение неустойчиво…
- Так, я об этом и говорю! - с жаром кинулся объяснять Хаким, - еще немного, и Костас создаст на отнятые у своих евреев деньги армию, с которой ни Амру, ни кому другому не справиться!
- И ты предлагаешь нам проделать то же, что и Костас? – поинтересовался кто-то.
Хаким кивнул и потряс в воздухе заветным папирусным листком.
- Пророк сам указал нам на этот достойный выход. У меня есть свидетельства, что Мухаммад завещал нам вообще изгнать чужаков из Аравии!
Родичи Пророка зашептались. Владеть не только Проливом, но и всеми бухтами моря Мекканского – единолично, без тягостной необходимости учитывать права евреев, сирийцев, армян, греков и прочих соседей… это было заманчиво. Но брать на себя такой грех не хотелось никому.
- Откуда нам знать, что Мухаммад это говорил? – наконец-то выдохнул кто-то. – Почему мы услышали об этих словах только теперь?
- В том, что эти свидетельства появились именно сейчас, когда нам особенно необходимо единство, - с волнением произнес Хаким, - я вижу волю Единого.
- А я вижу перед собой клеветника, - подала голос все это время молчавшая по совету родичей Аиша.
Родичи Пророка замерли.
- Аллах свидетель, - поднялась Аиша, - мой муж никогда не поступался честью мужчины!
Мужчины загудели. Эта эфиопка все чаще их раздражала, а теперь фактически обвинила в готовности поступиться честью.
- Он не морил единоверцев голодом, как ты, Хаким! – с напором продолжила Аиша, - не предавал союзников, как уже готовы поступить здесь многие! И он никогда не призывал убивать «людей Книги»!
- Не слишком ли много ты говоришь, женщина?! – загудели вокруг.
- Ты забыла покорность!
Принцесса повернулась к родне.
- Аллах свидетель, я никогда и не была покорной – даже Мухаммаду, - покачала головой она, - но не было, и нет женщины, любящей Пророка больше, чем я. И я не позволю делать из наследия Мухаммада орудие вашей жадности!
***
Симон шел от селения к селению навстречу наступающим войскам Амра. Большей частью это были вчерашние варвары, только что принявшие ислам, но были здесь и сирийцы, и греки, и евреи – все, кто решил, что правда на стороне последователей Мухаммада. И, едва они входили в города, чиновники императора спешно бежали, начатая по приказу Костаса резня прекращалась, а горожане с изумлением понимали, что можно жить и по-другому.
И вот это терзало Симона более всего.
- Что тебя гнетет? – как-то спросила Елена.
Симон вздохнул.
- Я совершенно точно знаю, что Мир это Зло. На этом сходятся все, кто видит чуть дальше своего носа.
Елена не возражала. Ее личная жизнь была просто выброшена на помойку. Как тут возразишь?
- Однако Мир создан Творцом, и именно он – архитектор Зла, пронизывающего Ойкумену.
Елена понимающе кивнула; недаром она первые четырнадцать лет провела среди гностиков. Знала, о чем речь.
- То есть, именно Бог и есть главный Злотворец, - словно пытаясь убедить сам себя, завершил Симон.
- И что тебя смущает? – подняла брови Елена.
- Мухаммад, - честно признал Симон, - я никак не пойму, в чем здесь подвох. Там, куда приходят его люди, воцаряется справедливость. Неполная, часто варварская, но справедливость.
- Ну, и что? – развела руками Елена. – Просто Мухаммад – хороший человек…
- Не-ет!!! – заорал Симон. Нет! Нет! И нет! Мухаммад – пророк! А все пророки – Божье орудие!
Елена испуганно вжала голову в плечи, и Симон сбавил тон.
- Пойми, Елена… - скорбно вздохнул он, - Мухаммад не имеет права быть хорошим. Он должен быть орудием Творца. А Творец – есть Зло. Огромное Зло.
Елена подождала, скажет ли он что-нибудь еще, поняла, что не скажет, и все-таки спросила:
- А ты никогда не допускал, что ты можешь ошибаться? Что это все – ересь, а ты – еретик*…
*Ересь – точный перевод «ошибка»; еретик – «ошибающийся».
Симон развел руками. Он проверял все свои выводы тысячекратно, и, конечно же, он допускал, что мог в чем-то заблуждаться. А, судя по тому, что он видел в каждом городе, его ересь о Мухаммаде и Творце крылась в чем-то главном, в чем-то фундаментальном.
***
Кифа завершил свой парадоксальный труд в тот самый день, когда получил приказ отбыть в Александрию – вместе с императором Костасом, точнее, на судне его свиты. И вот главный вывод, который он сумел сделать, пугал даже его самого: человека следовало сделать виновным. Неизбывно.
Причем, категорически не следовало делать человека виновным перед Господом непосредственно. Изрядно уставшие от ярости Небес, люди давно не считали, что должны Отцу так много. Подспудно все были уверены, что если в прошлом и был какой-то грех, то Отец многократно за него поквитался – болезнями, катастрофами и даже самой этой жизнью. Человека следовало сделать виновным перед Агнцем. Перед тем, кто не стал бы причинять страданий ни единому живому существу. Перед тем, кто весь – Добро и Сердечность, Прощение и Приятие; перед тем, кто и есть – Спасение. Именно вина перед Ним способна была разбудить совесть, а более жестокого кнута Кифа не знал.
Ну, а пока он прибыл в Александрию и тут же погрузился в агентурную работу и уже видел: все идет ровно так, как надо. Костас поступал абсолютно логично: имитировал борьбу с врагами Церкви и заговорщиками, а тем временем, под шум погромов и церковных скандалов собирал в своих руках главное – денежные средства. Ну, а первым делом он принялся вывозить зерно из Александрийских зернохранилищ.
Понятно, что горожане заволновались, а купцы и, в первую очередь, прибывший в Александрию Менас запротестовали, но здесь императору помог многоопытный Кифа.
- Следует увеличить богатства евреев и еретиков, - посоветовал он.
- Как? – не понял Костас. – Зачем?
- Вы имеете право конфисковать их собственность, - пояснил Кифа, - никто не подвергает это ваше право сомнению.
Костас пожал плечами. Это его право и впрямь никто из настоящих, правильных христиан не оспаривал.
- Сделайте так, чтобы большая часть зерновых запасов на имперских складах по документам принадлежала именно еретикам и евреям, конфискуйте и вывозите столько, сколько вам надо.
- Подделать бумаги? – покраснел Костас.
- Да, - кивнул Кифа, - юридические архивы Мусейона в твоих руках, император. Внесите туда правки, и никто ничего никогда не докажет.
- Но меня спросят, а куда делось наше зерно? Как оно попало в учет евреям и еретикам?
- А вот это пусть они у евреев и еретиков и спрашивают.
Костас надолго замер, а потом расхохотался. Предложить купцам затребовать возмещения от людей, с которых давно сняли кожу, это и впрямь было весело.
Кифа же и показал, как это делается. Чем в более глубокий конфликт со своими купцами влезал Костас, тем сильнее он зависел от купцов Генуи и Венеции. Так что, на этом этапе конфликт следовало углублять.
- При сегодняшней политике империи, ваши договоры с купцами опасны, - квалифицированно и честно объясняли крупнейшим землевладельцам агенты Кифы, - если хотите сохранить свое состояние, немедленно расторгайте все юридические договоры.
- Как это? – не сразу понимали аристократы. – Почему? Зачем?
- Поймите, сегодня купец – просто купец, а завтра он – враг императора и заговорщик, особенно, если он еретик или еврей, - объясняли им существо дела, - ну, и где ваше зерно окажется?
- В казне императора… - потрясенно шмыгали носами аристократы.
И договоры тут же расторгались, многолетние связи рушились, а спустя каких-то две-три недели, Костас не знал о реальной ситуации в Египте почти ничего – учет рухнул вместе с торговыми связями.
Намечались нужные сдвиги и в стане аравитян. Едва отнятое у Ираклия зерно стало кончаться, Амр начал беречь провиант и уже не рисковал вербовать варваров целыми племенами. Это снижало его шансы закрепиться в Египте многократно. А уж когда Кифа узнал, что мусульмане скопировали политику Костаса и начали вытеснять купцов, не принявших ислам, стало ясно: развязка близка. В условиях затяжной войны только иноверцы и тащили на себе торговлю и налоги, а значит, в конечном счете, и бюджеты воюющих сторон.
Кифа изучил документы крайне внимательно, и вывод был однозначен: еще три-четыре месяца и оба вцепившихся друг другу в глотки врага рухнут, а на пустое пространство придут те, кто этого действительно достоин.
***
Халиф принимал Хакима не в лучшем расположении духа. Уже привыкшие к росту своего влияния родичи Пророка ожидали и роста своей доли в добыче: зерно сейчас продавалось – лучше не надо. Вот только зерна приходило из Египта все меньше и меньше. Ясно, что озабоченный халиф отправил Амру письмо со строгим наказом увеличить отсылаемую в Аравию долю военной добычи.
«Толчок в вымя рождает молоко, Амр, - любовно, отечески напоминал он, - не надо попустительствовать египтянам, нажимай на них еще и еще…»
Однако в ответ халиф получил совершенно недопустимый по степени непочтительности отказ.
«Ты говоришь, толчок извлекает молоко, так ведь я Египет выдоил дочиста, - заверял этот выскочка, - молоко страны прекратилось…»
Разумеется, это была бесстыдная ложь. Кто, как не халиф, знал, что выдоить дочиста – кого бы то ни было – невозможно. Человек слишком хитер, чтобы отдать действительно последнее, и уже то, что в Египте не было никого, имеющего против Амра, говорило само за себя.
«Я послал тебя в Египет не для того, чтобы он стал кормушкой для тебя и твоего рода», - в сердцах написал халиф, едва прочел ответ Амра и… нехотя смял папирусный листок. Случись меряться славой, и халифу тут же укажут, что он только и делал, что запрещал Амру входить в Египет. А значит, честь назревающего обращения богатейшей области Ойкумены в ислам навечно останется за этим выскочкой, сумасбродной Аишей, да обеспечившей военную поддержку двенадцати своих племен еврейкой Сафией…
В такой-то момент к нему и приехал Хаким.
- Мы же с тобой в основном договорились, - напомнил Хаким, - почему нет погромов?
Халиф поморщился. Среди родичей пророка не нашлось никого, кто бы не был к нему в претензии, и каждый требовал своего.
- Война еще не кончилась, Хаким, - встречно напомнил он. – А значит, нам еще нужна помощь дружественных нам евреев и христиан.
Хаким озабоченно покачал головой.
- А ты никогда не думал, что это и есть самое опасное? Что может быть хуже зависимости – особенно от друзей? Да, и могут ли быть друзья, когда дело касается Веры?
Халиф нахмурился. Хакиму не приходилось решать по-настоящему сложных вопросов. Этот стремительно разбогатевший на чужих победах племянник Хадиши так и остался по духу мелким и недальновидным купчишкой.
- Изгнание иноверцев из Аравии – это, прежде всего, расходы, - напомнил халиф. – А у нас нет лишних денег. И даже если изгнание тех же евреев нам удастся, их место надолго останется пустым. А значит, мы недоберем налогов и потерпим убытки.
- Давай сделаем так же, как Костас, - прямо предложил Хаким, - он же конфискует всю собственность у своих евреев! Что тебе с этих налогов? Надо брать по-крупному!
Халиф лишь покачал головой.
- Костасу проще: его опора – аристократы, люди цивилизованные, а наша опора – варварские племена. Если мы поступим, как он, варвары скажут, что ислам – такая же мерзость перед Аллахом, как и византийская церковь. Ты же знаешь, как важна для варваров справедливость. А нам еще нужны солдаты.
Хаким надолго задумался, и халиф осторожно высказал то, что более всего терзало его самого:
- Я о другом забочусь, Хаким. Подрастают дети Мухаммада. Абдаллаху уже пятнадцать, он уже практически мужчина…
Хаким замер. То, какие надежды подает сын Мухаммада от его любимой и наиболее влиятельной жены Аиши, тревожило многих. И дело было вовсе не в том, что он уже стреляет из лука, как мало кто еще. Дело было в неизбежной поддержке Абдаллаха Негусом эфиопским.
- Если Абдаллах начнет претендовать на положение главного… - так же тихо и осторожно продолжил халиф, - что скажут остальные дети Пророка? Как ты думаешь?
Племянник Хадиши молчал, и халиф хорошо знал, почему. Хаким занял свое сегодняшнее положение лишь потому, что дочь Пророка Фатима столь сильно горевала о смерти отца, что умерла через сорок дней – от воспаления кишок. Но одно дело Фатима, - ее смерть так и осталась чисто семейным, внутренним делом, и совсем другое – Абдаллах, сын Аиши и свой человек для самого Негуса.
- Не только в Абдаллахе дело, халиф, - наконец-то проронил Хаким, - каждый ребенок от каждой из жен Мухаммада несет в себе его кровь. И рано или поздно они станут выяснять, кто самый достойный. И нас в числе кандидатов не будет.
Халиф поджал губы. До введения Пророком новых законов такой вопрос решался просто: дети отходили в роды своих матерей, а союз племен распадался. В лучшем случае находился тот, кто убивал детей прежнего вождя и брал его вдов себе в жены. Но теперь власть и права передавались по отцу, и это меняло все. Теперь новым правителем должен был стать не новый муж вдов Мухаммада, а старший сын. И даже если Абдаллах заболеет и умрет, его место займет следующий.
***
Симон вез Елену из Ливии в Египет на ослице, которую получил в качестве платы за излечение жены трактирщика от кровотечений. Однако вместо того, чтобы вдумчиво готовиться к зачатию Спасителя, Елена только и делала, что спорила.
- Зачем Богу кровь моего сына?
- Твой сын и будет Богом, - кротко объяснял Симон.
- Это – софизм! – возмущалась она. – Отвечай по существу!
- Это выкуп.
- За что?
- За то, что Адам соблазнил Лилит, которую Господь создавал для себя.
- Творец не может ревновать, как мальчишка! – не соглашалась Царица Цариц.
Симон пожимал плечами.
- Он создал нас по образу и подобию своему. Ты видела человека, который не ревнует? Господь и сам говорит о Себе, как о ревнивом и мстительном.
Елена недовольно фыркала, но не сдавалась.
- И ты думаешь, Он простит людей, если мой сын отдаст Ему свою кровь? Это и впрямь возможно?
- Не знаю, Елена, - честно ответил Симон, - никто раньше не имел возможности искупить все человечество сразу. Твой сын – первый реальный шанс.
Он подумывал даже, что и неизбежная ритуальная дефлорация Елены – может получить побочный смысл. Все-таки Царица Цариц была реальной Матерью Мира, а значит, в какой-то степени – Евой. Символически совокупившись с главной женщиной всего человечества, Господь вполне мог счесть себя удовлетворенным, а нанесенную пронырливым Адамом обиду – отомщенной.
Елена на некоторое время притихала, начинала думать, а через пару стадий спор начинался вновь.
- А если мой сын не захочет этой судьбы?
- Никто не вправе его принудить, - вздохнул Симон и глянул в небо.
Это означало бы, что пророчества не сбудутся, а значит… эта оранжевая штука упадет. Комета, пусть меньшая в размерах, снова вышла из-за горизонта и снова почти не уступала в яркости Солнцу.
- А ведь ты недоговариваешь… - с подозрением проронила Царица Цариц. – Да, и мой сын сможет решать свою судьбу сам, лишь когда вырастет, а пока он ребенок, его судьбу решают родители.
«А ведь она права, - прикусил губу Симон, - надо же…»
Ему как-то не приходила мысль, что благодаря юридическому крючкотворству принцип добровольности можно и обойти, а Бога в виде кровавой жертвы Ему Самому можно распять еще ребенком.
«И каким же образом пророчества исполнятся?» - озадачился Симон и невольно глянул в небо. При той скорости, с какой развивался Апокалипсис, Спаситель просто не успевал вырасти до сознательного возраста.
- Что ты молчишь? – дернула его за рукав Елена, и Симон вздохнул.
- Ты права. Но судьбу ребенка в первую очередь решает мать, то есть ты.
Елена склонила голову, ушла в себя, а потом снова распрямилась.
- А если я погибну? Кто будет решать его судьбу?
Симон досадливо крякнул.
- Отец ребенка.
- То есть ты?
- Если ты выберешь меня в мужья, - да.
Елена натянула поводья, и ослица послушно встала.
- Скажи, Симон… только честно. Если перед тобой встанет выбор: жизнь нашего сына или жизнь всех людей Ойкумены, что ты выберешь?
Симон на мгновение опешил, но взял себя в руки и задумчиво покачал головой.
- Я не знаю, Елена. Люди большей частью ведут себя хуже скотов, и если честно, я не всегда уверен, что их следует спасать.
Мать будущего Спасителя внимательно слушала.
- А с другой стороны, - поморщился Симон, - им ведь никогда не давали шанса жить по-людски.
- Не увиливай, Симон, - требовательно посмотрела ему в глаза Царица Цариц, - что ты выберешь?
Симон вздохнул. До недавнего времени он собирался обойтись самым малым участием - организовать зачатие и дождаться рождения царственного ребенка. Симону часто приходилось видеть, как это делается, – считай, в каждом храме.
- Так, что ты выберешь?
Симон глянул в небо. Он участвовал в самых жутких ритуалах. Однако мысль о том, что ему придется способствовать распятию собственного сына, в голове не укладывалась. Да, найти людей, готовых за деньги прибить розовые ручонки безгрешного младенца к изготовленному из священного дерева кресту, было несложно, и все же…
- Не молчи.
Комета моргнула, и выпустила тонкую огненную стрелу – куда-то за горизонт.
- Если этого не сделать, - как очнулся он, - все младенцы Ойкумены сгорят живьем. Наш сын в том числе.
- Ты обманываешь, - покачала головой Царица Цариц. – Господь не способен на такую жестокость.
- Если ты думаешь, что в Содоме и Гоморре не было грудных младенцев… - горько усмехнулся Симон, – если ты думаешь, что в Антиохии…
- Хватит! – отрезала Елена. – Я все поняла! Чудовище именно ты, а не Господь!
Симон приготовился возразить, однако Царица Цариц еще не закончила.
- Я никогда не пойду на это сама и не позволю тебе, - внятно произнесла она. – Ты слышал?! Никогда!
***
Амр понял, что ему готовят замену, едва получил письмо от халифа. Нет, само письмо было сдержанным и даже сухим. Главную новость Амру рассказал гонец военной почты, - солдаты Амра обожали.
- Халиф вне себя, Амр, - прямо сказал гонец, - он всем говорит, что ты утаиваешь военную добычу для себя и для своего племени.
Амр скорбно поджал губы. Люди его племени брали города и ходили в шелках еще тогда, когда родня халифа зарабатывала на жизнь перевозкой дров. Иногда ему даже казалось, что халиф лишь потому получил свой пост от родичей Пророка, что все знали: этот будет кланяться им всю жизнь.
- А что вдовы Мухаммада? Что они думают?
- Вдовы Пророка не могут и не хотят идти против заветов Пророка. Они стараются быть покорны воле своих братьев и отцов.
Амр вспомнил ушедшую от него жену и вздохнул. Вдовы Мухаммада повели себя, как всегда, мудро: они понимали, что лишь отдав всю полноту власти мужчинам, можно остановить регулярное убийство девочек и такую же регулярную кастрацию мальчиков.
- И когда меня сменят?
- Я не знаю, Амр, - покачал головой гонец. – Я знаю одно: никто не верит, что мы возьмем Константинополь, Ливию и Ифрикайю. А многие считают тебя сумасшедшим.
Амр досадливо крякнул. Нет, он вовсе не собирался оспаривать решений тех, кто стоял неизмеримо выше него. Амра беспокоило другое: как только его сменят, джихад – безудержное движение справедливости вперед и вперед – захлебнется и остановится. А в преддверии скорого конце света, - он глянул на висящую над землей комету – каждая спасенная душа объективно значила больше, чем все сокровища Египта вместе взятые.
- И кто придет вместо меня?
Гонец пожал плечами.
- Трудно сказать. Об одном говорят все: Египет следует разделить на два наместничества.
«Одно – под контроль родни Али, второе – под контроль родни Хакима…» - сразу понял Амр; именно через этих двоих богатства Египта должны были отойти курейшитам, пусть и принявшими Единого позже всех.
Само по себе это его не трогало. Давно переживший большую часть человеческих страхов и страстей, Амр опасался лишь того, что слово истины, сказанное через Мухаммада, будет остановлено жадностью и личной трусостью тех, кто и ислам-то принял только по жадности и личной трусости.
- Выходим на Александрию, - кивнул он Зубайру, - и времени у нас в обрез.
***
Амр действовал в точном соответствии с тем, что узнал из книг о военном искусстве, - он давно уже знал, насколько прав был сириец. А потому, вместо того чтобы беспорядочно, по самую шею в воде штурмовать Никею, он сначала построил мост – из взятых Зубайром и поставленных борт о борт кораблей. Пехота по такому «мосту» перебралась на тот берег мгновенно, а уж когда плотники сколотили настилы, на тот берег переехали и воины побогаче – те, что имели мулов, верблюдов и лошадей.
- Все, Никея наша! – захохотал Зубайр.
- Еще нет, - покачал головой Амр.
Он-то знал, сколь многое еще предстоит сделать: подвезти баллисты, осушить каналы…
- Я тебе говорю, мы войдем без боя! – возразил Зубайр, - смотри, они уже побежали!
Амр хмыкнул, прищурился и увидел, что Зубайр прав. От осажденной речной крепости спешно отходили суда – судя по отличным парусам, те, что принадлежали элите города – губернатору, префектам и полководцам.
Амр глотнул и поднял глаза в небо.
- Аллах, Ты действительно велик.
Ему больше нечего было сказать. Единый снова явил свою волю – так же явно и непреклонно, как и всегда, и это означало, что и на этот раз ему не придется хоронить единоверцев. Лучшей награды Амр и не хотел.
***
Костас заболел, едва аравитяне двинулись в сторону Александрии. Мартина держала его голову на коленях, а его жена Грегория металась то за водой, то за смоченными в свежих отварах трав полотенцами. Но императору час от часу становилось только хуже: он кашлял, задыхался и все время сплевывал кровь.
- Я не знаю, что это за яд, - вскоре признал свое полное поражение врач, – выглядит, как обычная слабость легких, но очень уж быстро все происходит…
- Твои… родичи… постарались… Мартина… - прохрипел Костас.
- Да, - дрогнувшим голосом признала Мартина. – Больше некому.
- Императрицей станешь…
Мартина содрогнулась. Она уже видела, в какую волчью яму пытаются ее загнать.
- Да, стану…
Здесь все понимали, что никакого иного выбора у матери двух прямых наследников Ираклия нет.
- Как не вовремя… - прохрипел Костас. – Как некстати…
К этому времени он собрал столько денег, что хватало на всю военную компанию. А поскольку Александрию, величайшую столицу Ойкумены взять было нереально, Костас имел все шансы устоять.
- Как думаешь, мама… что будет?
Мартина прикусила губу и вытерла слезу рукавом. Он не называл ее мамой с девяти лет.
- Мятежи. Первым делом начнутся мятежи, Костас.
Костас надрывно закашлялся, долго не мог остановиться, и лишь когда из легких вышел крупный сгусток крови, смог выдавить первые слова.
- Вызывай армян, мама. Лучше ифригийских… отличные легионы…
- Я вызову, - глотнула Мартина.
- Пусть поставят… всю эту аристократическую сволочь… на карачки…
- Они поставят…
- Я не хочу умирать, мама!
И Мартина плакала и баюкала голову императора на коленях. Точно так же умирала и родная мать Костаса – в монастыре, под чутким присмотром тогдашнего патриарха. Точно так же умирала ее собственная мать – когда родила и стала ненужной Аникетасу. А затем наступила очередь Ираклия, теперь вот – Костаса, а вскоре, судя по всему, нечто подобное ждало и ее саму, и, - не дай Бог, - ее детей.
- Не умирай, Костас, - взмолилась она, - я тебя очень прошу, не умирай!
Он был последним звеном, которое отделяло ее от почти неизбежного будущего.
***
«А может, он из той самой секты?»
Да, такой вывод напрашивался, но, скорее, Симон в силу своей продажности искал Елену не для себя. На фанатика этот златолюбивый амхарец похож не был.
«Для Ираклия?»
Такой вариант был еще более сомнителен. Ираклий ведь послал на поиски Елены Ахилла, а затем, когда Ахилл погиб, вверх по Нилу прошли несколько имперских судов, по очереди становящихся на прикол в каждом городе. И, само собой, искали они женщину-монашку сорока двух лет. Симону они были, скорее, конкурентами.
«Неужели для Амра?»
Кифа не мог сбрасывать со счетов тот факт, что Симон с Амром о чем-то говорили, и довольно долго. А, если учесть, что разговор этот состоялся почти сразу после исчезновения Елены… короче, здесь было чего опасаться. Кифа знал варваров и прекрасно понимал, что Амр, случись ему узнать ставки, своей выгоды не упустит и Елену присвоит. Чем это кончится в перспективе, не рисковал предположить даже весьма широкий кругозором Кифа.
И лишь одно шло у него, как надо: агентурная работа против империи, и здесь ему словно сам Господь помогал. Во-первых, в каждой эмпории, где останавливался Симон, что-то да происходило, - само собой пугающее. Затем туда же прибывали и люди Ираклия, вносившие еще большую сумятицу, и лишь затем появлялся Кифа. И первым делом он шел на базар.
- Траянский канал в руках аравитян, - говорил он чистую правду, - а недавно Амр вошел в Египет. Ираклий ничего не может сделать. Города сдаются один за другим.
- А что говорит патриарх? – сразу обступали его жители.
- Патриарх сейчас для Ираклия старается, - снова говорил чистую правду Кифа, - а Ираклию деньги нужны – на флот. И пока денег нет, а значит, ваш приход рано или поздно ограбят люди Патриарха.
Люди начинали галдеть, обсуждая эту опасную новость, а Кифа отправлялся далее – по следам Симона и солдат императора. Нет, пока никаких намеков на Елену не наблюдалось, и лишь в Мемфисе что-то определенно стряслось, а Симон наследил, и порядком. Как говорили очевидцы, некий амхарец, обманом взявший в местном языческом храме повозку, убил Филоксена прямо в поле.
- Он просто подошел и легонько толкнул его в грудь… - удивлялись очевидцы, - и наш Филоксен умер! Сразу! Никогда такого не видели…
Кифа понимающе кивал. Он тоже подобного не встречал, - пока не двинулся за Симоном след в след. И чего только, судя по рассказам, этот амхарец не делал! Одним только взглядом двигал по столу тарелки, превращал воду в крепчайшее вино, отчего весь кабак упивался в считанные мгновения, оборачивался вепрем, львом и волком, разрушал здания и даже сбрасывал на землю огненные стрелы повисшего в небе Спасителя.
«Ну, это уже придумано, - думал Кифа, - а вообще с тобой надо быть осторожнее. А там посмотрим, за кем последнее слово останется…»
Кифа был уверен: Елену разыщет именно он.
***
Любимый племянник первой жены пророка Хаким был вынужден принять предложение Али, первого зятя пророка, о переговорах вскоре после того, как в Аравию пошли суда с хлебом. Для еще недавно умиравших от голода аравитян такой подарок от Амра ибн аль Аса был несравним ни с чем.
- Дело плохо, - сразу перешел к делу Али. – Говорят, Амр уже вошел в Египет, и теперь он станет набирать влияние день ото дня.
В его глазах светилось острое беспокойство.
- Ты же знаешь, что халиф это запретил, - пожал плечами Хаким. – Поэтому вся эта война вне закона.
Али был достаточно умен, чтобы понять: что бы Амр во славу Аллаха ни сделал, ему не зачтется ничего.
- Халиф – пустое место, - покачал головой Али, - сегодня он халиф, а завтра – труп. А вот Амр… этот действительно опасен. В глазах простых аравитян он уже – благодетель.
- Он дважды посягал на жизнь пророка, - напомнил Хаким, - кому как не тебе* это помнить. Никто его не примет, как… возможного правителя.
*Хаким напоминает о случае, когда Али, рискуя жизнью, помог Мухаммаду спастись.
Конечно, он понимал: доля правды в словах Али есть. Курейшиты прекрасно осознавали, что зерно, которое они получают из рук Хакима, отправлено из Египта благодаря энергичным действиям Амра. Но сейчас зять пророка Али был еще опаснее, чем Амр, и входить с ним в союз Хаким не собирался.
А потом пришло письмо от халифа.
«Что я слышу? – писал халиф, - люди говорят, что ты, племянник вдовы Пророка спекулируешь чеками на бесплатное зерно для голодающих! Немедленно разузнай, откуда исходят слухи, и накажи виновных! Сейчас, когда Амр набирает силу, наши крепости разгромлены Ираклием, вдовы Мухаммада плетут интриги, а люди не знают, кому верить, такие слухи опаснее всего!»
Это Хаким и сам знал, но расчеты его казначеев были слишком красноречивы. Чтобы люди были сыты, хватило первых отправленных Амром – еще верблюжьих – караванов, а чтобы поддержать немногий уцелевший скот, вполне хватало пшеницы и овса, полученных с первым десятком судов. А все остальное… все остальное было чистой прибылью.
Понятно, что вдовы Мухаммада, прослышав, сколько всего ценного прислал Амр, забеспокоились и начали донимать халифа жалобами, - участвовать в дележе общей военной добычи хотели все. Но вот как раз этого допускать было нельзя: потомственный купец, Хаким слишком хорошо понимал: у кого деньги, у того и власть. А власть в Аравии могла принадлежать только курейшитам.
«И не только в Аравии…»
Разгром флотом Ираклия почти всех морских крепостей обоих находящихся за Проливом побережий* и всемирный голод давали курейшитам уникальный шанс – скупить за зерно дымящиеся останки портов вместе с бухтами и гаванями Индий – почти всех. Мешало одно: неумный Амр отправлял зерно не только курейшитам, но и всем единоверцам без исключения. А едва Хаким попытался как-то повлиять на события, появилась Аиша.
*Азии и Африки.
- Ты хочешь войны? – гневно тряхнула переплетенными с золотом косичками самая влиятельная вдова пророка.
Хаким принужденно улыбнулся.
- Тебе ли такое говорить, тетушка…
- Я тебе не тетушка, - обрезала его эфиопка, - и если ты попытаешься повторить трюк Ираклия с «приостановкой» поставок зерна, будешь иметь дело с Негусом. Ну? Что скажешь?
Хаким стиснул зубы и почувствовал, что краснеет.
- Если ты будешь морить голодом единоверцев, - покачала головой Аиша, - тебе даже здесь достойного места не занять, а не то, что на небесах.
- Да, никто давно не голодает… - пробормотал, опустив глаза, Хаким и понял, что Аиша не отступит: эта дура абсолютно не умела считать на три-четыре хода вперед.
А значит, отступить придется ему.
***
Ираклий буквально разрывался между сбором денег, строительством флота, подготовкой армии и постоянными переговорами с мелкими, не подчиненными патриарху церквями, однако ситуация все ухудшалась. Вслед за Везувием начали просыпаться и другие горные свищи земли, пепел так и падал, а холода стали такими злыми, что деревья начали умирать не только на побережье Египта, но и по всей пойме Великого Потока. Понятно, что число мятежей росло, а еще вчера преданные ему провинции внезапно отказывались выставлять солдат на войну с Амром.
«Прости, император, - откровенно написал ему один из ливийских префектов, - все мои легионы приводят крестьян в послушание. Можешь вызвать меня и казнить, и тогда ты потеряешь хорошего префекта. Но если новый префект, зная о моей судьбе, испугается и отправит ливийские легионы в Египет, империя потеряет еще и Ливию».
Понятно, что денег становилось все меньше, страхов – все больше, а разногласия меж христианами росли. Где-то убивали кастратов, а где-то, напротив, святых отцов прилюдно заставляли совокупляться с ослицами, после чего, отрезав им уды, голых, шатающихся от боли и потери крови на веревках таскали по улицам. Все понимали, что небо карает за грехи, но каждая деревня вкладывала в понятие «грех» что-то свое. И, конечно же, заморские раскольники этим разбродом пользовались – и успешно. А в тот день, когда Ираклий отдал-таки приказ спускать недостроенный флот на воду, вдруг оказалось, что лед в устье Нила такой толстый, что суда со стапелей просто не сойдут.
Сначала Ираклий этому не поверил. Да, ему докладывали, что мимо Константинополя проходила льдина толщиной порядка семнадцати локтей, но на Босфоре всегда было намного холоднее. Он съездил в доки, лично замерил толщину льда и убедился: его не обманывали. Местами лед достигал целого локтя. Ни на юг, вверх по Нилу – против Амра, ни на север – против мятежного Папы суда пробиться не могли. И в тот же день ему принесли донос на главного казначея империи Филагриуса.
Написавший донос аноним определенно находился где-то внутри казначейства, и две почти одинаковые бумаги были на удивление красноречивы: на одной – отчет главного казначея Ираклию, а на второй – реальное положение дел. И нижние, итоговые суммы не совпадали на миллионы и миллионы.
- Что скажете? – показал он донос Костасу и Мартине – самым близким к нему людям.
- Снять кожу с мерзавца, - мгновенно отреагировал сын, - ты посмотри, сколько он украл!
Ираклий кивнул; итоговые цифры и были сутью документа.
- Нельзя его трогать, - не согласилась императрица, - Филагриус слишком силен, а главное, такие дела не делаются в одиночку. При дворе может быть сговор.
Костас начал было возражать… и осекся. Потому что, если сговор и впрямь есть, арест Филагриуса лишь подстегнет события, а, возможно, даже переворот. Однако было видно: сдавать свои позиции Костас не намерен. Ираклий отметил эту борьбу взглядов Мартины и сына от первой жены и вмешался.
- Есть еще и третий вариант: сговора нет, а донос – целиком фальшив, - произнес он. – Представьте на мгновение, я убиваю одного из умнейших своих людей Филагриуса, теряю поддержку всех, кто его любит, а этот документ, как выяснится много позже – провокация наших врагов.
Костас и Мартина переглянулись. Могло быть и так.
- Займись проверкой, Костас, - протянул сыну бумаги Ираклий, - возможно, от этих бумаг зависит и твое будущее. Тайны из доноса не делай, это все равно бесполезно, однако с выводами не спеши. И вот почему…
Он вытащил еще один донос – на патриарха Пирра, ярого противника казначея Филагриуса.
- Займись этим делом, Мартина, - протянул он документы жене, - и учтите…
Он оглядел обоих.
- Эти доносы я получил почти одновременно, и, возможно, казначей и патриарх просто интригуют один против другого.
Костас и Мартина снова переглянулись, и в их взглядах уже не было прежней взаимной враждебности – только напряжение.
- Скорее всего, оба эти доноса отчасти правдивы, - печально улыбнулся Ираклий, - но, вот беда, они оба в любом случае направлены на подрыв нашей семьи. Будьте осторожны и… держитесь вместе.
У Ираклия не было иных преемников, чем жена и старший сын, и уж то, что в такой ситуации смена верховной власти неизбежна, он знал, а значит, его срок – не за горами.
***
Хаким сидел над картой Ойкумены все то время, когда не принимал грузов, не подписывал чеков на зерно, не считал денег и не подшивал долговых расписок ведущих купцов всех Индий. Судя по донесениям его агентов, да и самого Амра, перспективы были захватывающие!
К тому времени, когда аравитяне вошли в Египет, никаких сомнений в том, что Единый на их стороне, уже не оставалось – ни у кого. Едва Ираклий решал, что новый флот можно спускать, воды в Египте становились камнем. И в то же время, едва становилось ясно, что Амру не хватает людей, с верховий Нила спускалось очередное варварское племя, а то и сразу несколько.
«Варваров идет много, очень много, - писал один из его лучших агентов, - и все они очень голодны и напуганы. Амр все делает, как надо. Варварам дают еды, а затем объясняют, что их племенные боги – ничто перед мощью Единого и целыми племенами принимают в ислам. Они все обожают Амра и готовы занимать города и каналы по одному его слову…»
Хакиму эта фраза о преданности воинов Амру особенно не нравилась. Беда в том, что Амр остро жалел о той ночи, когда с яростными криками мчался по ночной, залитой лунным светом дороге за семьей Мухаммада. А значит, попроси какая-то вдова, например, Аиша, - Хаким поморщился, - Амра о чем-нибудь, и он соберет под своими знаменами всех, кого сможет. А мог он в положении владыки Египта… чем дальше, тем больше.
Порой Хаким даже не знал, благо или вред то, что этот воин не слишком умен. Сегодня, к примеру, все действия Амра диктовались только желанием спасти ровно столько душ, сколько возможно, прежде чем Единый решит, что с миром пора кончать, и отправит людей на суд своего сына Исы*. Нет, это устремление Амра было прекрасно! Но кто как не Хаким знал, что полоса везения никогда не бывает вечной, а уникальные достижения аравитян в Египте следует развивать немедленно!
*Ранние исламские представления об Иисусе мало отличаются от ранних христианских. Однако следует учитывать, сын божий в древней традиции совсем не обязательно – бог; чаще всего, это – опекаемый Отцом смертный.
Да, Амр занял Траянский канал и держал под контролем всю торговлю с Египтом. Однако низовья Нила принадлежали Византии, а потому и выход в северные страны удерживали христиане. Но вот если бы Амр взял хотя бы один из семи рукавов Нила, - Хаким даже зажмурился от переполняющих его чувств, - можно было обойтись и без посредничества империи. С индийским шелком и перцем и египетским зерном, абсолютно вся торговля в Ойкумене в считанные годы стала бы курейшитской!
Вот только Амр по-прежнему оставался неуправляем, и Хаким признал, что, хочешь, не хочешь, а ему придется изменять отношения с остальными членами огромной семьи Мухаммада. Вдов пророка Амр слушал.
- У меня в руках собирается все больше денег, о которых вы не знаете, - сказал он, едва вдовы и дети пророка собрались на очередной семейный совет, - то же самое, думаю, и у вас. А это ведет нас к расколу. Не пора ли нашему халифу установить общий для всех порядок? Чего он боится?
Члены огромной семьи, фактически, элита крупнейших племен Аравии зашумели. Об этом думали давно, а когда стало ясно, какие перспективы перед исламом открыл поход Амра, мысли об объединении стали всеобщи. Во-первых, Амр стал слишком силен, и его следовало поставить под контроль. Во-вторых, каждое племя подозревало соседнее в утаивании. Но главное, все понимали: установить власть наследия Мухаммада над миром уже возможно. А это лучше делать вместе. Слишком уж сильны соперники.
- Что ты предлагаешь? – ревниво поинтересовался Али.
Хаким достал заранее подготовленное соглашение.
- Мы должны все делать открыто, а главное честно!
Члены огромной семьи Мухаммада засмеялись. О честности племянника Хадиши здесь были наслышаны.
- Что значит «честно», Хаким?! Так же, как ты чеками на бесплатное зерно для наших голодающих торговал?!
- Говори яснее!
- Не юли!
- Вдовам Мухаммада по 10.000 частей, - начал читать Хаким.
Родичи переглянулись, и вокруг Хакима тут же воцарилась тишина – почти мертвая.
- Тремстам воинам сражавшимся у Бадра – по 5.000 частей… участникам подавления мятежа – по 3.000… ветеранам Сирии и Халдеи – по 2.000… воинам – по 500… детям вдов – по 10 частей…
Родичи оживленно загудели: распределение было сделано поразительно грамотно! Только так и следовало делить взятую у неверных добычу!
- Подожди, Хаким, - подала голос Аиша, - не спеши.
Хаким замер. Он ждал чего-то подобного от Аиши, и он был к этому готов.
- Слушаю тебя, тетушка… - вежливо улыбнулся он.
- Мухаммад сказал, что перед Единым все равны, - громко произнесла эфиопка. – Тебе, Хаким, я еще раз повторю: все!
Родичи пророка замерли. Аиша имела влияние, а главное, за ней стоял Негус, все еще державший половину индийской торговли.
- Почему воин должен получить меньше тебя? – язвительно поинтересовалась эфиопка, - ты-то за эту добычу не воевал!
Раздалось недовольное, но сдержанное гудение, и Хаким тут же успокаивающе поднял руку.
- Ты, как всегда, справедлива и добра, тетушка, - улыбнулся он, - но ведь первыми поддержали Мухаммада именно мы. В самое трудное время! Разве не справедливо вознаградить тех, кто был с Пророком рядом, за эту преданность? Тебя, меня, всех нас!
Родичи одобрительно загудели, но Хаким снова поднял руку и, перекрывая гудение, почти прокричал:
- Поэтому я и предлагаю Аише, как любимой жене Пророка, назначить дополнительные 2.000 частей! Мне кажется, это справедливо!
- Ублюдок… - выдавила эфиопка и, выдернув узкий кинжал, рванулась к нему. – Купить меня решил?!
Но уже по тому, как мгновенно кинулись к ней ее же собственные родичи, Хаким видел: он победил.
***
Когда Симон подплыл к Дендерам, его обладание своими душевными порывами стало налаживаться, и, скорее всего, поэтому он стал Ее чувствовать – почти, как собака – след. Точно так же он чувствовал и Кифу, но этот кастрат его почти не беспокоил, - куда как опаснее были суда Ираклия. Люди императора могли обойти его и отыскать Елену первыми просто из-за своей многочисленности. А Царица Цариц определенно была где-то здесь!
«Может быть, просто пожелать?» – все чаще вспоминал он обещание Джабраила.
Если верить словам архангела, он должен был найти Елену так же просто, как зажег небо. Просто пожелать – и все! Но едва Симон принимался раскладывать происшедшее тогда на составляющие, он начинал видеть: не все произошло так просто. Были два брата-убийцы, обострившие в Симоне все чувства и способности, было точное понимание цели. Если быть гностически дотошным, то повторения того уникального мгновения не могло быть в принципе!
А в Дендерах, едва он обошел город в первый раз и вернулся в гавань, к нему подошел Кифа.
- Мир тебе, Симон. Елену ищешь?
- Да, - мгновенно собрался в кулак Симон.
Кастрат улыбнулся.
- Я скажу тебе, где она, но сначала ответь мне на вопрос.
Симон стиснул челюсти.
- Спрашивай.
Кифа заметно заволновался.
- Люди говорят, что ты можешь тарелки по столу двигать. Это правда?
Симон молча ткнул пальцем вверх. Пальмовая ветка над ними хрустнула и с шорохом упала к ногам кастрата. Кифа побледнел.
- Но почему?!
Симон на мгновение ушел в себя.
- Я не знаю точно, Кифа, - сказал он ровно то, что думает, - но, похоже, дикари-людоеды правы, и слово равно делу.
Эта вера в магическое равенство слова и события была у диких настолько сильна, что не знающий всех правил чужак, например, купец мог потерять жизнь, просто неудачно употребив слово. В племени Аббаса так оно и было.
Кастрат нервно облизал губы.
- А как же Бог?
- Бог почему-то не вмешивается, - покачал головой Симон, - я не знаю, почему. Может, ушел из этой Вселенной, а может, упал в человеческое тело и даже забыл, кто он. Я не знаю…
Кифа опешил и, явно не зная, о чем еше можно спросить, выдавил:
- А человека ты так же можешь убить? Как эту ветку сломал?
Симон сосредоточился и увидел, что Кифа просто вспомнил о Филоксене. Но сам вопрос был пустой; ответ Кифу не интересовал.
- Верно. А теперь говори, где Елена.
Кастрат попытался отвести глаза… и не сумел.
- Ее забрали солдаты, - затрясся он от ужаса, - только что. Везут на командирском корабле.
***
Кифа думал, что знает, что делает, когда подошел к Симону. Сейчас, когда Елена была в руках офицеров императора, взять ее мог только амхарец. Но, увидев, как правы были говорящие о гностике всякую ересь, пожалел обо всем. Сначала Симон покраснел, затем его лицо пошло пятнами, а затем его прошиб пот. Он стекал со лба, катился по крыльям грубого амхарского носа, скапливался на подбородке, и ряса на груди Симона тут же отозвалась растущим в размерах мокрым пятнышком. А потом отозвалось небо. Кифа бы никогда не поверил бы, если бы не увидел этого сам. Вечная серая мгла за спиной амхарца стала еще гуще, на глазах образовала черные, действительно черные тучи, и на землю обрушились молнии – десятки молний!
- Господи, спаси и сохрани, - размашисто перекрестился Кифа.
Они били и били в землю – в правый берег Нила, прямо у кромки воды, в левый – у холма, в храм Анубиса – точно в брызнувший камнями центр кровли, в судно у причала, в толпу завизжавших и брызнувших в разные стороны паломников – буквально в полусотне шагов от них.
- Кто ты? – выдохнул Кифа.
Симон молчал – так, словно не видел и не слышал вокруг ничего. А затем вдруг моргнул и двинулся вперед, в сторону своего судна. Шагнул с края пристани, прошел около десятка шагов прямо по зеркалу воды, ухватился за борт и одним рывком забросил большое сильное тело на корабль. Ткнул рукой в направлении унесенной вперед Елены, и судно тут же тронулось, а Кифа бессильно осел на дощатый причал. Он слышал рассказы о таких чудесах неоднократно, но вот совершали их только языческие боги.
- Этого еще Церкви Христовой не хватало…
С Папы за глаза хватало и Мухаммада.
***
Первая попытка переворота случилась, когда варвары Амра заняли Кебриас – один из важнейших городов на сети Нильских каналов. Понятно, что мятеж провалился: большую часть планов заговорщиков Ираклий предвидел, а остальное рассказали агенты. Но вот казнить мятежников было немыслимо: в заговоре участвовали крупнейшие семьи империи и даже родичи жены Костаса – Грегории.
- Ты отдал врагу наши последние каналы и протоки, - прямо обвинил императора брат его снохи в момент ареста.
- Ты выставил на защиту империи всего два легиона, - возразил Ираклий, - все остальные ваши воины охраняли твою личную эмпорию.
Мятежник насупился, и было видно: виновным он себя не считает. Никто из них не счел источником всех бед империи себя самого – только Ираклия. Пришлось отправлять всех в ссылку: кого в Кархедон, кого – на острова лотофагов. А через два дня после мятежа в землю начали бить молнии – по всей Ойкумене. В считанные дни города охватили пожары: горел Константинополь, горел Кархедон, горели Александрия и Мемфис, горело все, что вообще может гореть, а иногда – и то, что гореть не может.
Молний было так много, что сам воздух стал другим – насыщенным запахом грозы, хотя и без грозы и вообще без единой капли дождя. А потом пошла волна знамений. То у гончара вся партия глиняной посуды покрывалась ветвистыми узорами*, то у солдат начинали светиться наконечники копий, а затем пали туманы, и жуткие предзнаменования в виде «крестов смерти» вошли в каждый дом.
*Археологи считают это явление на керамике следствием перемещения магнитного полюса земли. Судя по летописям, траектория движения полюса шла по территориям Франции, Италии, Туниса и далее на юг, через Африку.
Когда Ираклий впервые услышал об этом явлении, он просто не поверил. Однако уже на следующий день, выйдя из храма, обнаружил, что все его пурпурные одежды покрыты мелкими черными крестиками** – целиком!
**Природа явления неясна. Скорее всего, это капли конденсата вулканического аэрозоля, растекающися по волокнам ткани – крест-накрест. Воздействие кислоты на красители могло изменить их цвет. На химическую природу явления указывает и то, что часто цвет кретиков был иным, например, красным.
- Господи, помилуй! – с ужасом закрестилась Мартина, - на тебе метки смерти!
- Не волнуйся, это пустое, - глотнул Ираклий. – Ко мне смерть придет без оповещения.
Однако, вернувшись во дворец, он лично пронаблюдал за стиркой испорченной одежды, и тут же убедился, что молва права: крестики не отстирываются. А едва пришло известие о падении городов Тух, Саха и Дамсис, Ираклий понял, что пора признавать поражение – пусть даже и без боя.
- Я принял решение о выплате дани аравитянам, - объявил император на собранном в экстренном порядке Сенате. – Иначе Амр пойдет на Александрию.
- Ты в своем уме, отец? – не выдержал Костас.
Но более опытные сенаторы молчали. Они знали, что этот премудрый армянин, как всегда, прав.
- Решающий удар нанесем, когда растает лед, и можно будет спустить флот, - продолжил Ираклий. – А пока будем строить новые суда – как можно больше.
Сенаторы переглянулись и закивали. В прорезанной сотнями каналов дельте Нила флот давал важное тактическое преимущество – скорость перемещений и внезапность атак. Да, и речные крепости, перешедшие под руку Амра, штурмовать с поддержкой флота было удобнее. Ну, и с убежавшим за море Папой следовало… по-мужски поговорить.
- Надо на патриарха давить, - один за другим начали поддерживать его сенаторы.
- Очень уж медленно объединение церквей идет…
- А без денег церкви в этой войне не обойтись…
- Да, и казначея надо тряхнуть…
- Иначе не устоять.
А тем же вечером Ираклий узнал, что Елена уже в его руках.
«Взяли ее в Дендерах, - сообщал один из капитанов, - и по всем приметам это она. Сорок два года. Не очень красива. Не очень умна. Часто говорит и ведет себя, как ребенок. Того, что она именно та Елена, что сидела в твоем монастыре двадцать восемь лет, не отрицает. Просто молчит. Много плачет».
- Много плачет… - вслух повторил Ираклий.
Сердце стучало в его грудь, словно молот по наковальне, – размеренно и мощно. Он уже знал, что возьмет ее в жены, что бы там ни говорил патриарх, - слишком уж высоки были ставки.
«Что ж, через пару недель ее привезут, а там наступит март, и лед все равно уйдет… не может быть, чтобы это был конец света, - думал он, - а там я всех в чувство приведу, и уж Папу Иоанна – в числе первых…»
***
Уже через день запущенная Хакимом идея объединения начала работать против его собственного рода. Вдовы Мухаммада, а точнее, стоящие за ними племена, понимали, как опасны станут и без того влиятельные курейшиты, если войдут в силу на особых основаниях. А потому первым делом родичи Пророка понизили значение именно племени курейш.
- Вас не было с нами вплоть до падения Мекки, - прямо объяснили знатнейшим вождям побережья Мекканского моря, - а ислам – это дело веры, а не благородного рождения.
Сопротивляться этой линии следовало крайне осторожно – слишком уж опасно было рушить наметившееся согласие. Ну, и, конечно же, Аиша снова подняла вопрос об искажении духовного наследия ее мужа.
- Хафса* жалуется, что вы пытаетесь руководить работой Зейда ибн Табита**, - обвинила она Али и Хакима, - и даже вносите правки!
*Hafsa bint Umar – четвертая жена Мухаммада. Именно ей халиф доверил хранение записей слов Пророка, будущего Корана.
**Zeid ibn Thabit – ученый, на которго халиф возложил обязанность собрать и свести воедино все записи слов Мухаммада.
- Это не так, тетушка… - мягко попытался Хаким успокоить обеспокоенную принцессу, - а главное, лично вам наши тактичные замечания ничем повредить не могут.
- Они вредят исламу, - заволновалась Аиша, - почему вы, вопреки сказанному Мухаммадом, отдаете приоритет аравитянкам перед другими женщинами-мусульманками?
- Но это справедливо, - вмешался Али. – Аравитянка не может быть равна женщинам из варварских родов!
Эфиопка сокрушенно покачала головой.
- Девять из десяти наших воинов – вчерашние варвары. Для них равенство во всем – единственная правда жизни. Или вы хотите отнять у них веру в справедливость?
Али стушевался, и на помощь ему пришел многоопытный Хаким.
- Справедливость не такое простое дело, тетушка, - твердо произнес он. – Скажи мне, зачем варвару деньги? Он построит на них флот? Или издаст новые книги? Или подкупит казначея своего врага? Нет! Он их просто проест! А сегодня вся наша судьба и вся наша сила именно в деньгах!
- Это твоя сила – в деньгах, Хаким, - не согласилась эфиопка, - а сила ислама и вся наша судьба в руках обычных людей – воинов, крестьян и купцов. Отнимите у них веру в справедливость, и вы потеряете все.
И едва Хаким собрался с мыслями, чтобы возразить, его секретарь занес только что полученное письмо.
- Это то, о чем вы предупреждали особо, - тихо сказал секретарь. – Я не смел задерживать.
Хаким не без раздражения развернул папирусный листок и обмер. Это было донесение Амра. Ставящий превыше всего варварскую справедливость убийца пророков сообщал, что Византийская империя, пусть непрямо, устами городского собрания столицы Египта признала свое поражение в войне и готова начать переговоры о дани.
- Не может быть! – выдохнул Хаким.
- Что там? – заинтересовался Али.
- Византийцы согласны платить нам дань, - глотнул Хаким, - только бы мы не шли на Александрию.
Аиша удовлетворенно хмыкнула, и мужчины неловко отвели глаза. Принцесса опять оказалась права, ибо чтобы поставить гордую и могучую Византию на колени, Амру не понадобилось ни динара – только справедливость.
***
Амр принял первое александрийское посольство и подписал документы о порядке приема посольства и процедуре переговоров с огромным облегчением. Военная разведка давно донесла ему, что главный город Египта неприступен, а Менас в деталях объяснил, почему.
- Александрия окружена сложной системой водных заграждений, - развернул план города купец, - один канал Дракона чего стоит! Пресной воды там – целый Нил, а подкрепление для обороны они запросто могут получить морем. Еще никто не взял Александрию с суши. И тебе ее тоже не взять.
- Тогда почему Ираклий идет на перемирие? – заинтересованно заскользил взглядом по превосходно выполненному чертежу Амр. – Хочет передышки? Ждет, когда сойдет лед, чтобы ударить по перешедшим к нам городам флотом?
- Лишь отчасти, - покачал головой Менас. – Главный вопрос в такой большой войне – вера солдат и крестьян в справедливость. И эта вера в империи пошатнулась.
- Значит, он будет стремительно объединять и обновлять Церковь… - задумчиво произнес Амр.
- Скорее всего.
Что ж, противник поступал правильно. Амр и сам столкнулся с необходимостью не только укреплять веру в Единого, но и вводить какие-то общие правила, едва племена варваров начали в массовом порядке принимать ислам.
- Варвары вошли в уже сдавшийся город и вырезали всех мужчин, - как-то доложили ему.
Амр тут же выехал на место и увидел праздник. Пьяные, как объевшиеся забродивших плодов свиньи, увешанные ожерельями из отрезанных мужских уд, варвары танцевали на центральной площади.
- Иди-ка сюда, - подозвал Амр своего сотника, специально прикрепленного к племени.
Бледный, как сама смерть, сотник подошел.
- Город сдался добровольно? – сухо поинтересовался Амр. – Мне правильно доложили?
Сотник сдавленно выдавил нечто невнятное.
- Тогда что это? – мотнул голову в сторону танцующих воинов Амр.
- Это в-все в-вождь… - заикаясь, начал сотник. – З-зверь, а не…
Амр властно остановил его – одним жестом руки.
- Виновен ты, а не вождь. Именно ты должен был им все объяснить. А если не успел или не сумел объяснить, - остановить силой.
Сотник покачнулся. Он понимал, насколько жуткое наказание может его ждать – что по аравийским законам, что по египетским.
- Иди и разъясняй, - выдавил Амр. – А когда сделаешь то, что должен был сделать еще неделю назад, я отдам тебя правосудию этого города.
- Пощади… - осел на колени сотник. – Тут же одни вдовы остались…
- Вот и посмотришь им в глаза, - отрезал Амр.
Вопрос дисциплины и слаженных совместных действий вообще вставал все чаще. Уже первый штурм Мемфиса – важнейшего после Александрии порта – завершился полным провалом аравитян.
- В больших войнах личная отвага ничего не решает, - кропотливо разъяснил принявший ислам сириец-сотник. – Такие войны больше похожи на шахматы, чем на драку. У греков и армян есть целые книги, посвященные искусству войны.
- Мне помогает Единый, - нахмурился Амр. – Поэтому я непобедим.
Сириец скорбно покачал головой.
- Помощь Единого не означает, что тебе не надо ничему учиться, - проронил он, - и если ты потерял двести воинов, а простенькая крепость так и не пала, виновен именно ты, а не Аллах.
Амр тогда рассердился, ночью долго не мог заснуть, а утром снова пригласил сирийца и попросил рассказать, что там написано о войне у греков и армян. Варвары ведь все шли и шли; их можно было отправлять и на восток – вплоть до Константинополя, и на запад – вплоть до Карфагена. Но и там, и там их ждали высокие каменные стены, баллисты и отлично обученные своему ремеслу полководцы. А выглядеть в глазах Единого таким же, как тот сотник, которого он сам же отдал на суд вдов, Амр не хотел.
***
Симон погонял капитана и гребцов так яростно, словно виновны в происшедшем были именно они. Но ушедшее с Еленой на борту имперское судно было больше, и даже когда ветер кончился, шло намного быстрее – просто из-за числа гребцов. И Симон отставал и отставал: на день, на три, на пять дней пути…
Обиднее всего было то, что никогда прежде Симон не был таким сильным. Он знал: пожелай – и Нил вздыбится водами, захоти – и молния ударит прямо в центр давно исчезнувшего за горизонтом корабля. Но этого было нельзя: там, в рубке сидела Елена, - Симон чувствовал, как она плачет и ярится от острого нежелания возвращаться к прежней судьбе.
У Вавилона, расспросив местных жителей, Симон понял, что отстает уже дней на восемь. И там же стало ясно: не рискнувшие пробиваться в Александрию через хозяйничающих на Ниле аравитян моряки двинулись по суше – видимо, сразу в Константинополь.
Симон поступил так же. Переговорив с Амром, примкнул к первому же идущему на восток отряду варваров, и с этого дня мог не заботиться хотя бы о еде. Запасов бывшего имперского зернохранилища хватало, и провиантом Амр снабжал своих союзников щедро.
Разумеется, не все решал провиант. Первое, что увидели варвары, когда Египет завершился*, были трупы, множество трупов. Симон предупреждал вождя о том, что это будет, но ему не поверили.
*Синайский перешеек. Из-за отсутствия пресной воды практически непреодолимое препятствие.
- Я вам говорю, надо возвращаться к Нилу и брать воду, - снова подошел к вождю Симон. – Здесь даже с запасами воды едва половина мужчин проходит, а с вами женщины и дети. Всех потеряете.
- Всех? – не поверил вождь.
- Всех, - подтвердил Симон. – Оставьте женщин и детей здесь, иначе через семь-восемь дней вашего племени просто не будет.
Вождь окинул озабоченным взглядом трупы умерших от жажды и – одновременно – холода предшественников и кивнул.
- Хорошо. Я сделаю, как ты сказал.
Они вернулись, оставили женщин и детей рядом с гарнизоном мусульман, а всего через неделю вождь убедился, что чужак не лгал. Они еще не дошли, а вода уже кончилась. Не знающие нрава пустыни и смертельно уставшие тащить на себе по четыре-пять бурдюков варвары расходовали слишком уж много.
- Теперь начнутся смерти, - сухо констатировал Симон. – Если твои люди запаникуют, потеряешь половину, а зажмешь их в железный кулак, потеряешь всего треть.
- Железный кулак? – не понял вождь аллегории.
- Смотри, - вытянул Симон свой железный кинжал и показал, как легко он строгает медные ножны, - твоя воля должна быть такой же твердой и острой.
Вождь надолго задумался, а когда до него все-таки дошло, просиял.
- Я такого умного колдуна, как ты, еще не видел! Я буду твердым и острым, как этот нож!
И две трети варваров, как и обещал Симон, сумели дойти, – нет, не потому, что вождь был тверд, - просто затянутое пылью солнце еле светило. И воины бежали к первой на всем пути воде и падали в подернутую ледком по краю лужу, и когда подтянулись последние ряды, им пришлось вытаскивать первых из воды за руки и ноги – просто, чтобы увидеть, где здесь вода. И именно там Симон вдруг понял, что Елена уже встретилась с Ираклием. Это было такое же твердое знание, как то, что цвет неба над ним серый, а цвет солнца – темно-красный.
«И отцом Спасителя станет император Ираклий…» - подумал Симон.
Это усложняло задачу. Выкрасть законную жену императора, самую главную, абсолютную гарантию незыблемой вселенской власти, было еще сложнее, чем выкрасть монашку.
«Ну, хорошо, - вдруг подумал Симон, - а если мне это не удастся? Что потом?
Джабраил ведь не гарантировал Симону личного бессмертия, а Ираклий вполне мог иметь на Елену какие-то свои планы, к примеру, зачать с ней властителя всей Ойкумены. Но, вот незадача, Джабраил внятно сказал, что Елена родит именно Спасителя, а никак не владыку! А этот архангел не врал никогда.
«И что… сын Ираклия будет распят?»
Симону в это не верилось. Да, прецеденты были. Царь персов лично распял на дереве своего царственного сына Кроесуса, поднявшего мятеж среди евреев и по преданиям имевшего почти божественные права на власть в Ойкумене. Но Симон сомневался, что не снявший кожи ни с одного из своих врагов император Ираклий пойдет на жуткую казнь собственного сына.
Даже во имя Спасения.
***
Кифа шел за Симоном след в след. Останавливался, расспрашивал крестьян и варваров и так же безостановочно двигался дальше. Но вот думать о Елене он не мог; он думал только о том, что сказал Симон.
«Слово равно делу… дикари правы… слово равно делу!»
На первый взгляд, ничего нового в этих словах не было; так мог бы заявить любой колдун, снимающий с вас венец безбрачия или проклятие черного человека. Вот только Кифа слишком хорошо помнил, как, подчиняясь – даже не слову – взгляду Симона, били молнии, и сгущалась тьма.
Нет, Кифа вовсе не мечтал научиться, как и Симон, двигать тарелки по столу и убивать людей касанием руки. Ему уже хотелось большего.
«Слово равно делу…»
Потому что, если это так, то Писания равны Господу.
«Слово равно делу…»
Потому что, если это так, то Кифа, с искренней верой когда-то сказавший себе, что он значит не меньше, чем любой другой человек Церкви, действительно весит не меньше! А его мысли, его откровения о том, каким должно быть Слово Господне – и есть – озвученное через своего раба – само Слово Господне!
По спине пробежал озноб. Кифа уже чуял, какую колоссальную золотую жилу неосторожно вскрыл перед ним этот амхарец. Дерзай – и получишь! А все слова его давно уже мертвого учителя о смирении – ложь! Как и все его слова о левой щеке! Ложью было все!
Кифа облизал губы. Если использовать тезис Симона, что всякая мысль в пределе оборачивается своей противоположностью, то его учитель кончил ровно так, как и должен был кончить. Мнивший себя Спасителем грек обернулся мошенником. Так же, как Кифа – малый из малых – теперь становился по-настоящему велик!
«Слово равно делу…»
Выходило так, что теперь вовсе не надо проливать крови Нового Адама, Царя Царей. Достаточно рассказать о том, что эта кровь была пролита. И Слово станет реальностью, а Кифа – творцом этой реальности!
- Господи, помилуй! – поднял глаза в серое от пепла небо Кифа.
После разговора с Симоном у него складывалось ощущение – ясное и совершенно свежее – что амхарец прав, и Бог мог оставить этот мир, как хозяин оставляет свой дом, возможно, на время. Но это означало, что качество руководства этим домом теперь зависит от управляющего, а возможно, даже от эконома, а то и от ключника-кастрата. Смотря по тому, кто из них отважится взять на себя ответственность за все это хозяйское добро.
***
Тот день, на который Ираклий назначил отправку официального посольства империи к Амру, начался несколькими новостями. Сначала ему доложили, что в Константинополе снова пожар. Молнии и возникшие во множестве блуждающие огни поджигали города едва ли не каждый день. Затем он выслушал любопытный доклад гонца о чуде спасения некоего митраиста Нерона, владевшего небольшой эмпорией в Италии. Как утверждали очевидцы, молния ударила в золотую кружку, едва Нерон взял ее в руки. Кружка вмиг расплавилась и растеклась по столу, а вот пришлось ли стирать Нероновы штаны после этого «чуда», в донесении не сообщалось. Но, конечно же, самой важной, самой жуткой была весть о чуме.
- Варвары занесли? – первым делом поинтересовался Ираклий.
- Да, - кивнул секретарь. – Они уже мрут у наших границ… как мухи.
Ираклий подошел к окну и снова отметил, что солнце день ото дня становится ярче.
«Если это не случайность, - подумал он, - к марту-апрелю, льда не будет. А то и раньше».
- Есть ли заболевшие в рядах нашего противника?
- Есть, - кивнул секретарь, - так же, как у нас, в основном, среди варваров. Но это и плохо.
- Почему? – заинтересовался Ираклий.
- Амр отсылает принятых в ислам варваров к нам – в Ливию и на Константинополь. А значит, не пройдет и двух недель, и чума появится там, где ее раньше не было, и, прежде всего, на наших землях.
Ираклий кивнул, отослал секретаря готовить бумаги для посольства Амру, отправился завтракать, и в дверях столкнулся с двумя офицерами и немолодой женщиной между ними.
- Мы привезли ее, Ираклий, - отрапортовал один офицер.
Сердце император подпрыгнуло и замерло.
- Елена?
Женщина опустила глаза.
- Нет-нет, смотри на меня, - взял ее за руку Ираклий.
В последний раз он видел ее четырнадцатилетней обаятельной девчушкой с живыми искрящимися любопытством глазами. Теперь, это была немолодая и не слишком красивая женщина с грубыми чертами лица и влажным, страдальческим взглядом. Но, - Ираклий оценил это первым делом, - бедра широки, цвет лица здоровый. Родить наследника она могла.
- Передайте ее евнухам, - распорядился Ираклий, - они знают, что делать.
Елену повели, а Ираклий, стремясь быстрее закончить дела, наскоро, не отрываясь от чтения все время поступающих донесений, поел, и вдруг понял, что срок уже пришел.
- Врача, - сухо распорядился он. – Быстро!
Охранник выбежал, притащил врача, но Ираклий уже чувствовал: поздно. Да, ему дали противоядие, промыли желудок, снова дали противоядие и снова промыли желудок, и – снова противоядие, однако самочувствие неуклонно ухудшалось. Императора охватил жар и нестерпимая жажда, и уже к обеду тело начало раздуваться. Помочиться Ираклию не удавалось, даже с помощью врача.
- Я не знаю этого яда, Ираклий, - признал свое полное поражение врач. – Ты умрешь.
- Сколько у меня времени?
- Это похоже на водянку… - прищурился врач, - весьма необычную водянку. Я бы сказал, у тебя полсуток.
- Хорошо, - через силу выдохнул Ираклий. – Мне хватит.
***
Всех, с кем следовало поговорить, пропускали к императору по одному, и первым был Костас.
- Ты расследовал ситуацию с доносом? – хрипло спросил Ираклий.
- Да, - покраснел вспомнивший, как хотел снять с казначея кожу, сын, - все – ложь. Филагриус очень честный и разумный человек.
Ираклий слабо улыбнулся. На самом деле казначей был редкий пройда, но император знал, что его помощь Костасу еще понадобится. Поэтому он и назначил сына проверить Филагриуса. Вынужденный оправдываться казначей достаточно долго зависел от Костаса лично и, по донесениям, волей-неволей, а признал его главенство.
Почти то же Ираклий проделал, когда под предлогом проверки женских монастырей отдал патриарха Пирра в руки своей жены-итальянки Мартины. Разумеется, она оправдала неповинного по существу обвинения патриарха, и благодаря этому теперь у Мартины был весьма весомый союзник – не менее весомый, чем ее кастрированный брат в Италии.
- Но этого мало, - сказал он жене, когда пришел ее черед увидеть своего императора, - первым делом… ты и Костас… должны вернуть… из ссылки… изгнанных мной… аристократов.
- Зачем?.. – удивилась Мартина и тут же прикусила язык, - неужели все так плохо?
- Даже еще хуже, - выдавил Ираклий.
Вернув сосланных мятежников, Мартина и Костас приобретали статус благодетелей, и помилованные аристократы не имели права с этим не считаться. Таковы законы их родовой чести.
- Но если… они переступят… через честь, - тут же предупредил он жену, - если от них… будет угроза тебе… или нашим детям… даже не раздумывай – вызывай в столицу армянский легион. Тебе… они помогут.
Мартина заплакала, и Ираклий накрыл ее руку своей и, спасаясь от полыхающего в глазах огня, смежил веки.
Его жена никогда не была счастлива, и даже зачата императрица была насильно, во время переворота, едва ее мать Мария попала в руки Аникетаса, союзника Ираклия Старшего. Само собой, она была назначена в жены Ираклию – еще до рождения, так что ни о какой любви между Ираклием и Мартиной речи не шло. Но они всегда были союзниками – самыми преданными друг другу союзниками во всей империи. Так уж вышло.
- Держись, Мартина, - выдохнул Ираклий. – Уходи.
Часы, отпущенные императору судьбой, утекали. А люди все шли и шли – строго в том порядке, что определил он сам, и, конечно же, каждому говорилась только та часть правды, которая была необходима, чтобы сохранить то, что он создал. И лишь глубокой ночью, когда за резными дверьми исчез последний визитер, Ираклий подал секретарю слабый знак рукой.
- Ее…
И спустя время, достаточное, чтобы поужинать, из особой камеры при дворце привели Елену.
- Ближе… - тихо приказал Ираклий.
Елену подвели ближе, и тот испуг, что Ираклий увидел на ее лице, говорил ему о том, как он выглядит, лучше любого зеркала. Но Ираклий думал не о себе. Перед ним стоял, может быть, самый важный аргумент политического спора, самое грозное оружие. Если бы ее привезли хотя бы сегодня утром, он бы в обед уже обвенчался, а к этому времени, Елена наверняка бы зачала от него наследника. И этот наследник был бы самым родовитым царем во всей Ойкумене. Но теперь было слишком поздно. По злой иронии судьбы ее привезли в тот же час, что и отравили Ираклия. А отдавать такую колоссальную власть в руки Костаса стало бы верхом безумия. Император слишком хорошо знал своего сына.
- Убейте ее… - махнул Ираклий рукой и упал на подушку. Он очень устал.
***
Симон понял, что Елену хотят убить, когда подошел к стенам Константинополя. Он сел, сосредоточился и в следующий миг увидел, что все удалось: секретарь передал приказ об убийстве охране, та – тюремщику, а тюремщик понял устный приказ так, что его исполнит кто-то другой – специально придет и исполнит.
- Как много людей! – ужаснулся где-то рядом вождь варваров. – Неужели все они – мои единоверцы?
Симон поднялся с холодных камней и окинул долину взглядом. Варварских костров на заснеженном поле было и впрямь очень много. Повинуясь данному Амру в обмен на хлеб слову, они шли и шли, но штурмовать такие большие города не приходилось никому. Поэтому они просто становились племенами, растягивали кожаные и тряпичные навесы, разводили костры и начинали ждать того, кто придет и скажет, как полагается брать эти высоченные стены.
- Да, все они уверовали в Единого, - ответил вождю Симон и двинулся к Босфору, вслед за нарушителями данного Амру слова.
Нарушителей было много – в основном, те, кто поумней. Видя, что здесь, на заснеженном поле их ничего, кроме чумы и смерти не ждет, они пересекали узкий пролив и переходили на ту сторону. Многие знали из рассказов, что на той стороне тоже есть горы, поля и пастбища, какие-то люди и какая-то еда.
Симон подошел к воде и замер. Он бывал здесь трижды и помнил узкий морской пролив быстрым и теплым. Сегодня по нему с хрустом двигались ледяные глыбы – то серые, то голубые, а то и зеленые, – вероятно, из разных рек Понта Эвксинского. Лед он тоже помнил – видел в горах, почти такой же толщины.
«Сколько здесь? Локтей шесть-восемь?»
Никогда не видевшие ледохода варвары испуганно гомонили, возбужденно подбадривали друг друга, однако, наступать на этот ужас никто не решался. Симон огляделся. Он знал, что произойдет, когда они станут входить в маленькие города на той стороне: сначала резня, затем дележ еды и женщин, затем хмельные танцы на площадях, а в конце опять резня – теперь уже за передел власти внутри племен. Огромное богатство, само валящееся в руки, кружило головы всем – не только варварам.
В любой другой ситуации он бы не стал подавать пример и показывать, как это следует делать, но сегодня ставкой была Царица Цариц, и он вздохнул, глянул в небо и двинулся по скользкому, убегающему из-под ног льду. И – он еще не дошел до середины – варвары закричали, заголосили и, подвывая от ужаса, побежали вслед за ним.
***
Долгой дорогой в Константинополь Кифа признал главное: никто в Ойкумене не занимается главным – собственно Спасением. Папы и Патриархи думали только о власти и деньгах. Теософы устраивали кровавые побоища из-за мелких парадоксов и обходили молчанием чудовищные логические провалы в Писаниях. Аскеты тренировали собственные горячо любимые дух и тело, совершенно не заботясь об остальных. Ну, а люди, обычные люди с ужасом смотрели на оранжевое зарево над головами и ждали конца всему сущему.
- Ну, и кто тогда будет Спасать?
Даже пророки и праведники, вроде его собственного, забитого камнями учителя, не годились для этой цели, – ибо часто, слишком часто не умели спасти даже самих себя. И лишь Кифа – пожалуй, один-единственный человек во всей Ойкумене – мог теперь сформулировать предстоящую задачу.
Главное, было совершенно очевидно, почему Господа в последние столетия не видно и не слышно: Творец явно отпустил своих овец на вольное пастбище – до поры до времени. Ну, а поскольку овцы сами собой управлять не могут, он же учредил для них юридически полномочного управителя – Церковь.
Кифа улыбнулся. Церковь действительно напоминала ему солидную нотариальную контору, коей Владелец сего дома доверил свое имущество, своих рабов и своих овец и козлищ. Понятно, что когда-нибудь Хозяин вернется, и все овцы и козлища будут пересчитаны, а их судьба будет переопределена. А пока… пока выходило так, что Церковь не справляется.
Кифа поджал губы. Это был важнейший из сделанных им выводов. Несмотря на все усилия Церкви Христовой донести Божьи заповеди до самых дальних уголков Ойкумены, человек отчаянно нуждался в Спасении! И – Симон был прав – для Спасения заповеди определенно были бесполезны. Ибо не могли эти заповеди сделать козлищ овцами, а овец спасти от гнева Бога-Отца. Для Спасения нужна была живая кровь Искупителя.
***
Первый, кто пришел выразить Костасу соболезнование, - вопреки всякому протоколу – был Филагриус.
- Ваш отец уже, наверное, в раю, - склонил голову казначей, - и целует ноги Иисусу.
- Что случилось? – насторожился Костас.
Первой к нему должна была подойти его жена Грегория, затем – ее дядья, затем ее братья, затем ее сестры, затем племянники… ритуал был строго расписан.
- От вас утаили главное, - тихо произнес казначей. – Елену. И она сейчас прямо здесь, в Константинополе.
- Какую Елену? – не сразу сообразил Костас и вдруг вспомнил какой-то давний слух – его передавали шепотом, с риском потерять голову. – Что… ту самую?!!
Казначей безмолвно склонил голову еще ниже.
- И где она в точности? – глотнул Костас.
Если то, что говорили о Елене, правда, хотя бы наполовину, с Мартиной можно было уже не считаться.
- Я не знаю, где она теперь. Я знаю только, что ее приводили к вашему отцу перед его смертью.
«И почему отец ничего мне не сказал?»
Наиболее вероятной казалось версия, что Ираклий обделил Костаса и предназначил Елену старшему сыну Мартины. В такой ситуации Папа пойдет на мировую однозначно, уже потому, что рожденный от Елены Царь Царей будет на одну восьмую часть итальянец.
- Что еще скажешь? – заметил Костас многозначительный блеск в глазах Филагриуса.
- Деньги, - так же тихо произнес казначей, - у патриарха Пирра есть свободные деньги. И ваша матушка Мартина…
- Она мне не мать, - отрезал Костас.
- Мартина знает об этих деньгах. Там очень много: хватает и на флот, и на войну.
- Ты уверен? – собрался Костас в комок.
- Я казначей, - улыбнулся Филагриус, - я умею считать не только свои деньги, но и чужие. У патриарха очень много свободных денег.
Костас поджал губы. Он видел, что Филагриус втягивает его в конфликт со своим старым противником, но если все сказанное – правда, с деньгами Пирра и Еленой в качестве жены Костас мгновенно станет первым из первых.
***
О том, что Елену все-таки разыскали, Мартина узнала от патриарха Пирра.
- Мне не все известно, Мартина, - честно признал патриарх, - но, похоже, ее приводили к смертному одру Ираклия.
Елена нахмурилась.
- А она действительно так родовита?
- Да, Мартина. Более родовитой женщины в Ойкумене быть не может.
- Костас о ней знает?
Пирр лишь пожал плечами.
- Трудно сказать. Скорее, нет. Если бы знал, вышел бы шум, а пока в Константинополе тихо.
Мартина задумалась. Она бы не рискнула вводить такую женщину во власть, даже в качестве жены своего сына. Слишком родовита. На ее фоне держащие страну аристократы стали бы выглядеть мелкими самозванцами, и вся система управления Византией просто развалилась бы на кусочки.
Мартине вообще в последнее время казалось, что Ираклий прав, и власть – оружие обоюдоострое: думаешь, победил врага, а на самом деле, подрезал себе ноги. Так часто выходило в последнее время, а уж церковный раскол проходил именно так.
- Ее следует найти и убить.
- В моих монастырях ее нет, - покачал головой патриарх, - тебе хорошо бы переговорить со своими людьми во дворце.
- Благодарю тебя, - кивнула Мартина, но патриарх не уходил, - что-нибудь еще?
- Филагриус, - тихо произнес патриарх, - он попытается сделать переворот.
- Исключено, - отрезала она, - Ираклий предусмотрел в своем завещании каждую деталь.
Патриарх скорбно поджал губы.
- Ираклий не мог предусмотреть вливания такого количества денег, какое уже тратит на Костаса этот казначей. Я не могу этому помешать, я просто хочу, чтобы тебя не застали врасплох. Жди переворота.
Мартина хмыкнула. Она ждала. Слишком уж хорошо знала она своего пасынка.
***
Симон оказался в Константинополе только в конце назначенного Сенатом трехдневного траура. Осажденная столица не открывала ворот, а едва ему, подчиняясь наведенному приказу, пытались бросить сверху веревочную лестницу, жертву наваждения убивали те, кого Симон отсюда, снизу не видел. И когда он все-таки вошел, Ираклия уже хоронили в Церкви Святых Апостолов.
Симон затесался в толпу у храма, и достаточно быстро выяснил главное: о Елене все еще не знают. Народ говорил о завещании императора, о том, что престол поровну поделен меж двух сыновей императора от двух разных его жен – 28-летним Костасом и 15-летним Ираклонасом. Мартине, как говорили, назначена роль императрицы и матери обоих – в точном соответствии с законами.
«И в чьих руках Елена?»
Сколько он ни прислушивался к себе, а ответа не слышал, - так, словно о существовании Елены вообще никто не знал. Чтобы проверить эти свои ощущения, Симон даже пробился на ипподром, - там как раз происходило обсуждение судеб верховной власти.
- Где сыновья Ираклия?! – кричали с мраморных скамеек представители знатнейших родов. – Покажи их, Мартина!
- Ираклий доверил империю мне, - резонно возражала Мартина, - со мной и будете разговаривать. Что вы хотите спросить?
- Пусть приведут сыновей императора! – волновалось собрание.
Симон постарался успокоиться, настроился на Мартину и понял главное: она о Царице Цариц знает, и, более того, намерена ее убить.
- Хорошо, будь по-вашему, - согласилась Мартина.
Привели сыновей императора, и Симон тут же отметил, что о Елене знает и Костас. У него на Царицу Цариц были совсем иные, сугубо личные планы. Но главное, что почувствовал Симон, и Мартина, и Костас были в растерянности. Они оба опасались, что их планы в отношении Царицы Цариц неосуществимы.
«Неужели Елене удалось бежать?»
Симон сосредоточился, настроился на Елену, однако ни радости освобождения, ни даже волнения не обнаружил; Елена источала только страх и бессилие.
***
Когда Кифа сумел войти в Константинополь, там уже все разрешилось – да, так, что лучше не надо! Ираклий умер в жутких мучениях. Мартине оставили почетную роль регентши своего 15-летнего сына, а реальная власть была в руках Костаса. И понятно, что первым делом Кифа прибежал в представительство Папы.
- Кто сумел?! Как?! – не мог он поверить, что к осторожному Ираклию кто-то сумел столь близко подобраться.
- Наш… будем канонизировать, - засветился гордостью посол. – Язычники* с него кожу сняли.
*Любопытно, что конкурирующие христианские Церкви довольно часто называют одна другую в летописях именно язычниками, а не еретиками. Отсюда порой возникает путаница.
Кифа потрясенно покачал головой. Канонизация – самое малое, что заслуживал подобный герой. Теперь Византия буквально болталась на ниточке.
- А что армяне?
Посол удовлетворенно рассмеялся.
- Отодвинули армян… крепко отодвинули. Костасу сразу показали архивные документы о смерти его матери Епифании, и он совершенно взбеленился.
- Но ведь вина Ираклия в смерти Епифании никем не доказана, - прищурился Кифа. – Неужели он такой наивный?
В том, что царственную мать Костаса отравили, не сомневался никто. Добавляло интриги и то, что Епифанию умертвили, едва она родила Ираклию сына – залог его власти над греками. Но даже в Риме не были уверены, что это дело рук императора, уж скорее, тогдашнего патриарха…
Посол торжествующе улыбнулся.
- Костасу не нужны доказательства, Костасу нужна власть. Вот увидишь, этот балбес не только с армянами разругается, но еще и с грегорийцами…
Кифа с восхищением развел руками. Собственно, оставался только этот, самый последний шаг – поссорить Костаса с родичами собственной жены.
- С нами к руке императора пойдешь? – поинтересовался посол.
- Обязательно, - кивнул Кифа.
Он обязан был увидеть нового хозяина Ойкумены лично.
Впрочем, и на приеме все прошло как нельзя лучше. Послы, один за другим, почтительно приникли к руке Костаса и тут же от имени Папы выложили главное – фактически, ультиматум: еретический «Экстезис» отменить, а положения Кархедонского Собора о двух природах во Христе ввести повсеместно. Для Византии это означало гражданскую войну и полный развал с последующим разделом.
- Я приму пожелание Его Святейшества к сведению, - уклончиво пообещал Костас.
Большего от него и не требовалось, - все сразу же поняли, что продолжения линии Ираклия не будет. А дня через два Кифа ознакомился с первыми агентурными сведениями о Царице Цариц.
«Через два часа после смерти Ираклия патриарх Пирр и Мартина говорили о некой Елене, - сообщал агент, - Пирр клялся, что в его монастырях этой женщины нет».
«Костас и Филагриус говорили о женщине с именем Елена, - доложил второй агент, - говорили тихо, детали неизвестны…»
Судя по обстоятельствам обеих бесед, речь шла о той единственной Елене, о которой имело смысл говорить шепотом. А затем Кифа получил самое главное донесение.
«Симон в Константинополе, - докладывал третий агент, - замечен у хозяйственных пристроек дворца: возле кухни, возле прачечных и в конюшне…»
- Значит, возле хозяйственных пристроек… - пробормотал Кифа.
Ему доводилось слышать, что именно там находится несколько тайных помещений – ни с улицы не зайти, ни из дворца двери не отыскать. Однако Симона сложно было обмануть, и, скорее всего, чутье вывело этого то ли колдуна, то ли пророка ровно туда, куда следует.
***
Костас взялся за дело решительно и первым делом вытряс из Пирра все то золото, что оставил в руках церкви Ираклий. Да, пытать самого патриарха императору не позволили, но у Пирра была родня, на родню можно было надавить, и патриарх довольно быстро сдался. Однако этих денег на войну с Амром не хватало.
- Без конфискаций не обойтись, а при дворе наверняка есть заговорщики, - подсказал ему казначей, - надо всего лишь арестовать и допросить пять-шесть второстепенных фигур.
- Список готов? – сразу понял перспективность предложения император. – На кого они должны показания давать?
- Конечно, - кивнул Филагриус и протянул свиток.
Здесь были перечислены самые богатые семьи Константинополя: евреи, сирийцы и те, кого с некоторой натяжкой можно было назвать еретиками.
- С армянами пока лучше не связываться, - извиняющимся тоном пояснил Филагриус. – Слишком сильны.
- Сам знаю, - буркнул Костас.
Он тоже понимал, что сейчас лучше тряхнуть тех, кого не покрывает Церковь, и кто не имеет родственников среди военной аристократии. И уже той же ночью обезумевшие от пыток заговорщики дали показания на всех, кто значился в списках. А к утру казна Костаса выросла чуть ли не втрое.
- Ты обезумел! – ворвалась к нему, едва из-за горизонта встало кроваво-красное солнце, Мартина.
- О чем вы, мама? - издевательски улыбнулся Костас, - я всего лишь наказал мятежников.
Мартина покачала головой.
- Сегодня ночью ты потерял поддержку крупнейших еврейских и сирийских семей империи, а эта поддержка стоит намного больше, чем те деньги, что ты взял. Армяне тоже против тебя. На что ты надеешься?
«На Елену…» - подумал Костас.
Его люди перевернули все столичные монастыри, в поисках особых царских примет раздели и обыскали всех монашек, но толку не было. И, тем не менее, сведений о том, что еще недавно она была жива и находилась в Константинополе, становилось все больше.
- Я надеюсь только на себя, мама, - сказал он. – Все остальные – трусы или предатели.
- Ты разрушаешь все, что строил твой отец, - поджала губы Мартина, - это неумно.
- Мой отец ошибался более, чем кто-либо, - усмехнулся Костас, - он так и не понял, что, единственное, в чем нуждается империя, так это твердая рука. Как у Фоки.
Мартина резко развернулась и вышла, а Костас зло фыркнул и снова развернул недавно доставленное письмо патриарха Антиохии Северинуса. Это был ответ Церкви на вновь развернувшуюся дискуссию о двух природах Христа.
«Теперь ни один сын Римского императора не сядет на трон своего отца», - писал Северинус, и это не была угроза; это было терпеливое, как с ребенком, объяснение сути политики Папы Иоанна.
- Без тебя знаю! – скомкал письмо Костас.
То, что признание двух природ во Христе дает варварам повод заявить права своего потомства от императоров, ему объясняли многократно. В перспективе это вело к уничтожению всего императорского потомства и распаду империи. Но вот если бы ему удалось найти Елену… умолкли бы все. Вторая, от Елены, природа детей Костаса поставила бы их вне всякой конкуренции – навсегда.
«Где ты, жена моя?..»
***
Мартина не имела ни единого доказательства, но чуяла: Костас о Елене знает. И когда ей доложили, что Царица найдена, она первым делом спросила, почему та еще жива.
- Никто ничего не приказывал, - развел руками ее секретарь.
- Как не приказывал? – поразилась Мартина и тут же поняла, что это чистая правда. Она говорила об убийстве с патриархом Пирром, но Пирр был сослан Костасом, а второго приказа она так и не отдала. – Немедленно убить.
Секретарь поклонился, вышел, а когда она спустя час или более заинтересовалась, почему ей не доложили об исполнении, оказалось, что секретарь отправился выполнять какое-то иное, не менее важное поручение. Мартина немедленно послала за секретарем гонца, и тот исчез, а часа через два она узнала, что гонец поскользнулся и сломал ногу. А секретаря так и не было.
«Пойти самой?»
Внутри неприятно похолодело.
- Охрана, со мной, - подала она знак рослым гвардейцам-эфиопам, вытащила из шкатулки секретный план и, ориентируясь по описанию, двинулась по коридорам дворца. Вышла к подсобным помещениям и, окидывая недовольными взглядами шарахающуюся прислугу, вскоре оказалась в обнесенном стенами зданий со всех сторон дворе. Она здесь не была никогда.
«Кухня… - отмечала она, - затем прачечные… где-то здесь».
- Это что за дверь?
Гвардейцы переглянулись. Они не знали.
- Взломать.
Один из эфиопов поднял железную секиру и в три удара вырубил замок, а второй рванул дверь на себя. За ней оказался короткий кривой коридор и вторая дверь – точно такая же.
- Взломать, - сухо распорядилась Мартина.
Ей никогда не приходилось отдавать приказов об убийстве вот так, лично. Но она знала, что сделает это.
Дверь застонала под ударами секиры, почти рассыпалась, но и за ней оказался коридор – узкий, длинный и явно проходящий внутри примыкающей к императорским покоям стены.
«Вот так убийца и сумел подойти к Ираклию…» - поняла Мартина и поставила одного эфиопа впереди себя, а второго – позади. Быстро двинулась по коридору, а когда под ударами секиры рассыпалась и третья дверь, она увидела в свете факелов маленькую комнатку без окон и немолодую подслеповато моргающую женщину.
- Ты не слишком красива, - не могла не отметить Мартина. – Ты действительно – Елена?
Женщина приниженно заулыбалась.
«Били ее, что ли?»
Бить Царицу Цариц, Мать Матерей, фактически Еву всех людей – ничего более мерзкого Мартина представить не могла. Однако прямо сейчас она должна была сделать нечто куда как более мерзкое – приказать Ее убить. И язык уже не слушался. Императрица собралась духом, отвела глаза в сторону, вздохнула и – ничего! Она не могла этого приказать!
- Ну, вот, мама, ты все сама и сделала… - засмеялись позади нее.
Это был, конечно же, Костас.
***
Кифа приготовил все, и к тому времени, когда эфиопы Мартины взломали первую дверь, его люди стояли у каждого поварского котла и каждого бака с бельем. А потом появился Костас, и отряд охраны, пришедший вместе с императором, превосходил числом все, что мог представить Кифа, вчетверо.
- Сволочи продажные… - тихо ругнулся кастрат.
Он понимал, что произошло. Слишком уж многие из агентов привычно работали на двух-трех господ одновременно. Обычно это сходило с рук, но сегодня ставки были слишком высоки. Эта женщина была нужна всем. Так что, увидев здесь еще и Симона, Кифа даже не удивился, а лишь отошел в сторону и присел – так, на всякий случай.
- Здравствуй, Елена, - негромко произнес Симон, когда она вышла, - как ты?
И, странное дело, она услышала и мгновенно отыскала его взглядом среди замерших с черпаками и корзинами в руках агентов Кифы.
- Это ты? – одними губами через головы охраны спросила она.
- Да, - так же через головы отозвался он, - И я пришел за тобой.
«Господи, пронеси!» - вжал Кифа голову в плечи. Он слишком хорошо запомнил, что вытворял Симон в Дендерах.
Дальнейшее напоминало сон – как это бывает во снах, безо всяких звуков. Симон шел сквозь охрану, как опытный, сильный и абсолютно не опоенный медведь шел бы сквозь безоружных мальчишек. Гвардейцы просто разлетались в стороны: кто с разбитым черепом, кто с вывернутой челюстью, кто с вырванным кадыком.
Кифа сжался в комок.
И тогда Симон взял ее за руку, что-то беззвучно сказал обмершим Костасу и Мартине, развернулся и пошел назад среди безмолвно корчащихся окровавленных воинов. И лишь когда они исчезли в воротах, на Кифу обрушилась приливная волна звуков, и это были крики невыносимого страдания.
«Господи, помилуй…»
***
Она узнала его сразу – так, словно этих двадцати восьми лет и не было.
- Ты постарел, Симон.
- Молчи, - попросил он и собрал все свои силы в один плотный вибрирующий комок.
Им еще предстояло пройти несколько ворот, затем – полную людей улицу, а затем еще и перевалить за городские стены.
- Ты где, Симон? – забеспокоилась Она. – Почему я тебя не вижу?
- Меня сейчас никто не видит, - отозвался Симон.
- Но ты есть?
- Да. Это наваждение. Я сниму его позже.
А потом Ее начало трясти – запоздало, и, в конце концов, у Нее отказали ноги, и Симон взял Царицу Цариц на руки.
- Не бойся. Все позади.
- Где ты был? – тихо заплакала она. – Двадцать восемь лет. Я так устала.
- Я искал тебя.
- А братья где? Они меня еще помнят?
Симон вздохнул. Их было двадцать восемь – точно по числу дней лунного месяца; самой Луной в окружении своих Дней должна была стать Она.
- Братья убиты. Но они тебя помнят и любят – даже сейчас.
Елена всхлипнула, обняла его за шею и затихла. Мимо них пробежали солдаты, и было их много, очень много.
- Закрыть ворота! – кричали сзади, - закрыть немедленно!
«Открыть ворота», - приказал Симон.
Ворота распахнулись. Он прошел.
- Я же сказал закрыть! К палачу захотел?!
- Но вы же приказывали открыть… все слышали…
Ворота дворца позади со скрипом затворились.
- Скажи, Симон, зачем все это? Чего они все от меня хотят? Неужели только меня?
Симон усмехнулся. Елена так и осталась четырнадцатилетней девочкой.
- Нет, Елена. Император хочет, чтобы твой сын был наполовину и его сыном, а мать-императрица именно этого и боится более всего.
Мимо снова побежали воины – предупредить, чтобы из города никого не выпускали.
- А ты? Чего от меня хочешь ты?
Симон вздохнул. Он уже подошел к городским воротам, за ними была воля.
- Мне лично ты не нужна. Но ты родишь Спасителя.
***
Чтобы вразумить граждан Александрии, Менасу пришлось ехать туда лично и разговаривать и с купцами, и со старшинами ремесленников.
- Почему вы медлите? – спрашивал он, - вы ждете, что Костас подобреет?
После чудовищной расправы над несколькими весьма богатыми и одновременно наиболее беззащитными семьями Константинополя доброты от Костаса никто не ждал, но надежда на то, что он одумается, еще жила.
- Разве он продолжает разумные поступки своего отца в отношении Церкви?
Отвечать было нечем. Костас запретил даже обсуждать компромиссный «Экстезис», а это грозило расколом и неизбежной резней.
- Или он отыскал какие-то новые средства для ведения войны?
Этого тоже не было. Лед сошел уже в начале марта, однако новый император так и не вышел в поход против Амра. Теперь уже не из-за отсутствия денег, а потому что потерял поддержку ведущих военно-аристократических родов империи.
- Или вы боитесь аравитян больше, чем этого безумца?
И этот вопрос был риторическим. Аравитяне держали слово, а это в столь переломный момент стоило многого. А затем Менас встретился и лично переговорил с патриархом Александрийским.
- Приближается время сбора урожая*, - напомнил Менас. – Сколько вы уже потеряли из-за тьмы и холодов?
*Сезон жатвы длится в Египте с середины марта по конец мая.
Патриарх насупился и промолчал. Две трети урожая сгнило на корню.
Менас развел руками.
- Если вы не примете условий Амра, он просто пошлет людей с факелами на ваши поля, и вы потеряете последнее, - констатировал он, - против огня человек бессилен.
Этот аргумент и оказался решающим, и к Амру наконец-то выслали настоящее посольство.
- Мы тебе платим, но ты на наши земли не входишь, - предложил оставшийся в Александрии за старшего Анастасий.
- Мы уже несколько раз это обсуждали, - улыбнулся Амр. – Сколько можно?
- Наших церковных дел не касаешься…
- Мне они неинтересны.
- Вашего гарнизона в Александрию не вводишь.
Аравитянин сокрушенно покачал головой.
- Мне важно одно: чтобы тех, кто платит мне дань, не обижали. Если вы так опасаетесь варваров, держите свой собственный гарнизон. Будет не хватать сил, я приду и помогу. А навязываться не стану.
Александрийцы переглянулись. Лучших условий предложить было невозможно.
- У меня одно требование, - улыбнулся Амр, - отдайте мне Родос. Вместе с крепостью.
Он знал, что деться им некуда, а он, получив Родос, наконец-то получал контроль над Нило-Индийской торговлей – полный.
***
Симон вышел из города с первой попытки. Спустился к Босфору, пересадил Елену за спину, переступая со льдины на льдину, перебрался на тот берег и вскоре понял, что мимо варваров идти нельзя. Чума уже вступила в свои права, и стоящие бок о бок племена торжественно, со всеми причитающимися, включая целование, почестями хоронили своих первых мертвых. Они еще не знали, что это за болезнь.
Он опустил успокоившуюся Царицу Цариц на заснеженную землю, крепко схватил за руку и повел вправо – к морю. И, как он и рассчитывал, море еще было охвачено льдом, и они могли пройти.
- Страшно! – повизгивала она, с восторгом глядя сквозь серо-зеленую толщу, - как стекло! Господь сделал воду стеклом!
- Да, - кивал он.
Именно поэтому он и двинулся в Египет напрямую, морем; уже зачумленные, а потому и опасные варвары боялись льда еще больше, чем Елена, и на лед не ступали. Одна беда, не прошло и полудня, как непривычная ходить Царица Цариц начала уставать, затем садиться – прямо на лед, и Симон снова посадил ее себе за спину.
- Ты сказал, я должна родить Спасителя, - после долгого молчания спросила Она из-за его спины, - а кто станет отцом?
Симон задумался. Если бы Елену по-прежнему следовало сделать главной Царицей Ойкумены, отцом должен был стать такой, как нынешний император. Почти абсолютная в своей знатности кровь Елены плюс почти абсолютная власть Костаса – это был бы лучший вариант. Но, чтобы родить Спасителя, император в качестве отца не требовался. Скорее, какой-нибудь жрец…
- Какой-нибудь жрец. Наверное.
Он как-то не думал над этим.
- Может быть, ты? – тревожно выдохнула в ухо ему Елена.
Симон удивился. Стать отцом Спасителя было почетно, но чтобы – самому?
- Я не знаю, Елена, - с сомнением проронил он.
«С другой стороны, почему бы и нет?»
Прямо сейчас он был сильнее любого жреца Ойкумены.
- Может быть, и я.
Елена хихикнула.
- Ты симпатичный. Я не против… а это не слишком больно?
Симон крякнул. Она так и осталась четырнадцатилетней – там, внутри. Но от женщин Ее изолировали еще раньше, и сколько лет Ей, как той, что осознает себя женщиной, он просто не знал.
- Я никогда не был женщиной, Елена. Я не знаю, каково это. Спросишь у кого-нибудь.
Елена притихла, затем начала напевать, затем снова притихла и вдруг поинтересовалась.
- Мой сын будет изваян в каждом храме? Как Анубис?
- Может быть… - кивнул Симон, - не это ведь главное.
- А что?
Симон задумался, да так и встал посреди ледяного поля.
- А что главное, Симон?
Симон молчал, снова переживая то, что, в общем-то, знал с самого начала, но к чему Елена не была готова совсем. Потому что главным в Спасителе было одно – его пролитая во искупление человечества от мести Всевышнего жертвенная кровь.
***
Когда Костас узнал, на каких условиях патриарх* и Анастасий подписали мир с аравитянами, он впал в бешенство.
*В христианских летописях послом Византии значится Абу Кир. Мусульманские дают послу имя Мукаукис.
- Как они посмели отдать Родос?! – метался он по тронному залу. – Как они посмели?!
Мартина некоторое время следила за пасынком, и, в конце концов, не выдержала.
- Костас, очнись! У тебя тысяч двадцать варваров у стен столицы стоит. Почему ты об этом не печалишься?
Император остановился, но было видно: все его мысли там – в Египте.
- Забудь о Родосе, - покачала головой Мартина. – Пока ты не найдешь общего языка с собственной Церковью, а будешь заглядывать в ж… Папе и таким, как мой братец, пока ты не откроешь глаза пошире, ты не вернешь ничего…
Костас тяжело осел на резной трон и закрыл лицо руками.
- Хуже того, Костас, - напомнила Мартина, - тебе уже сейчас надо решать, на каких условиях ты будешь сдавать Константинополь.
Император вскочил… и тут же осел обратно.
- Да, да, - и не думала останавливаться Мартина. – Послы Амра ждут второй день. И ты должен решить, что будешь делать, до наступления дня Воскресения Христова.
- Я буду драться… - процедил Костас.
Мартина развела руками.
- Как скажешь, император. Но позволь тебе напомнить, что ты испортил отношения со всеми. Тебя не уважают армяне, тебя ненавидят евреи и сирийцы, на тебя с брезгливостью смотрят даже твои родичи по матери.
- Грегория поможет, - насупился Костас.
- Да, родичи твоей жены тебе помогут, - согласилась Мартина, - но, подумай сам, сколько человек сумеют выставить грегорийцы? Двадцать тысяч сумеют?
Император яростно стукнул кулаком по резному подлокотнику.
- И что ты предлагаешь? Пойти на поводу у всех этих…
- Нет, - непреклонно покачала головой Мартина. – Тебе, как императору, уже ничем не помочь. Поздно. Слишком испачкано имя. Прими сан и передай власть моим сыновьям. А я постепенно верну то, что еще не поздно вернуть.
- Ни за что… - выдохнул Костас, - ни за что.
***
Кифа потерял Симона почти сразу. Нет, он знал, что этот не то колдун, не то пророк выйдет за стены так же легко, как взял Елену, однако он просто обязан был оставить какой-то след! И вот следа не было. Ни варвары, ни перепуганные жители окрестных деревень никого похожего на эту парочку не видели. Эти двое просто исчезли!
«Видимо, пошли морем…» - понял Кифа.
Идти морем было столь же логично, сколь и опасно. Да, чуму не подхватишь, однако и еды посреди бескрайнего ледяного поля нет. А, кроме того, в марте, впервые за восемь-девять последних месяцев серая мгла стала рассеиваться, солнце становилось все ярче, и лед просто начал таять.
Кифа промаялся три дня. Снаряжать погоню, не зная точно, в каком направлении двинулся Симон, было бессмысленно, а между тем центр политических событий резко переместился в Константинополь. И Кифа просто не имел права отойти от участия в происходящем.
Во-первых, Костас, как и ожидалось, сана не принял и власти сыновьям Мартины не передал. Напротив, первое, что он сделал, узнав о цене примирения с Амром, это обвинил патриарха в трусости и отправил в Александрию Мануила, одного из немногих еще преданных ему армянских полководцев с твердым приказом: дани Амру не давать.
Это было как раз то, что надо, а едва Амр двинулся на Александрию, из Генуи отплыл в Константинополь брат императрицы Мартины – кастрат Мартин. И вскоре Мартин – впервые за последние полтора десятка лет – свиделся со своей высокопоставленной сестрой. Кифа наблюдал за тем, как это происходило.
- Ты зачем приехал? – не спросила – обвинила императрица.
- Костас не справляется, - присел напротив нее брат, - у нас думают, что пора браться за дело тебе.
Императрица тоже присела. Она прекрасно понимала, что у Костаса вот-вот случится воспаление кишок или водянка. Неважно, одобряет она это или нет.
- Но ведь вас устраивает то, что Костас не справляется, - прищурилась она, - и потом, неужели ты думаешь, я приму ваш догмат о двух природах?
- Конечно, примешь, - кивнул кастрат, - ведь тогда, кто бы ни стал твоим следующим мужем, власть будет передаваться по тебе, а не по нему.
Императрица задумалась, а Кифа напрягся. Искушение было серьезным. Очень серьезным.
- Нет, - покачала головой Мартина, - потому что тогда первый же достаточно сильный полководец просто возьмет меня силой, а моих взрослых сыновей кастрирует.
- Это не так плохо, - невесело улыбнулся кастрат, - твоим сыновьям будет обеспечена хорошая духовная карьера. Как мне.
Мартину перекосило.
- И все будет, как до Ираклия?!
- Ираклий часто ошибался, - возразил ей брат.
- Но не в этом, - встала с трона Мартина. – Власть должна передаваться по мужчине. Иначе резни не остановить.
- Ты не сможешь нам помешать, - тоже поднялся Мартин.
- Скорее всего, - кивнула Мартина, - но уж Костаса я предупрежу.
Слышавший каждое слово Кифа поморщился. Он знал, что Мартина умеет стоять на своем до конца, но никогда бы не подумал, что она окажется такой безнадежной дурой.
А тем же вечером, вернувшись в снятый для него рядом с ипподромом дом, Кифа понял о Спасителе еще одну важную вещь. Это произошло не сразу; Кифа просто стоял у окна и смотрел, как жокей кормит с руки лежащую на боку, со спутанными ногами лошадь.
- Ешь, милая, ешь… Что, сладкий у меня сахарок?
Кифа усмехнулся; это была обычная дрессировка: сначала непокорную лошадь жестоко избивали и спутывали специально нанятые для этого чужие люди. Затем ей, спутанной по ногам, давали отлежаться – недолго, но достаточно, чтобы почувствовать себя несчастной и бесконечно одинокой. И лишь затем приходил ее новый хозяин. Он говорил дрожащей твари ласковые слова, гладил ее по холке, кормил с руки, а когда он распутывал ей ноги и позволял подняться, то становился для бедняги самым лучшим, самым важным существом на свете.
- Вот, - понял Кифа. – Вот каким должен стать Спаситель.
***
Узнав, что ждет ее даже еще не зачатого сына, Елена сползла с Симона и двинулась назад.
- Куда ты? – тронулся вслед Симон.
- Я не позволю убить своего сына! – развернулась она.
Симон покачал головой.
- Никто не собирается убивать твоего сына, Елена. Такие решения человек принимает сам и только сам.
Царица Цариц неловко, по-детски плюнула в его сторону и побежала прочь.
- Подожди, Елена! – двинулся он вслед. – Жертва не имеет силы, если принесена под малейшим принуждением! Это – основа основ!
- Я тебе не верю! – прокричала она и поскользнулась на уже начавшим обтаивать льду.
Симон подошел и помог ей подняться.
- Он сам будет решать, чему быть, а чему не быть, - отряхнул он ее от налипшей мокрой крошки. – Суди сама: кто посмеет убить Царя Царей? Да, к тому же и воплощенного Бога!
Царица замерла. Ее нимало не тронуло, что сын ее станет воплощенным Богом, ибо таких в Ойкумене было множество. Но Царь Царей…
- Ты меня не обманываешь? – подняла она влажный болезненный взгляд.
- Нет, - улыбнулся он. – Тебя ведь тоже нельзя ни к чему принудить. Только если ты сама захочешь зачать…
Царица Цариц на мгновение ушла в себя.
- И если я не захочу, у меня никто не родится, и моего сына не убьют?
- Именно так, - кивнул Симон. – Пойми, с этим не шутят.
Елена опустила голову и снова посмотрела на него.
- Но я очень хочу ребенка! Очень!
Симон развел руками.
- Значит, он у тебя будет.
- И я не хочу, чтобы он умирал!
- Все люди когда-нибудь умирают, - усмехнулся Симон, - я умру, ты умрешь, все умрут… Разница только в сроках.
Елена упрямо поджала губы. Всю жизнь просидевшая взаперти, она не хоронила никого, и все сказанное было для нее почти пустым звуком.
- Но Спаситель должен быть безгрешным. Выходит, моего сына кастрируют?
Симон тяжко вздохнул.
- Скорее всего.
- А когда? Во сколько лет это делают?
- Лучшее время – 8-10 лет. Не так опасно, а ребенок успевает привыкнуть к новой судьбе.
Понятно, что Елена расстроилась.
- Значит, у моего сына будет всего 8-10 лет нормальной жизни?
- В Ойкумене половину первенцев кастрируют, - попытался объяснить Симон, - поверь мне, это самая обычная практика.
Конечно же, он понимал, что для мужчины кастрация ненамного лучше смерти. По сути, каждый кастрат так и оставался обиженным на весь мир вечным ребенком. Спасителя спасало от этой судьбы одно: ему не придется мучаться все 40-50 лет отпущенного человеку срока.
- Подожди, - дернула его за рукав Царица Цариц. – Обещай мне две вещи.
- Смотря что…
- Отцом моего ребенка будешь ты.
Симон на мгновение задумался. Это его устраивало. Будущего Спасителя следовало обучать его будущей судьбе, а кто сделает это лучше отца?
- Хорошо.
- И еще: никто не убьет и не кастрирует моего ребенка! Никогда! Обещаешь?
Симон упрямо мотнул головой.
- Нет, Елена. Я не могу обещать то, что не в моей власти.
Елена снова, все с той же с детской порывистостью развернулась и двинулась прочь.
- Он может погибнуть случайно… - объяснил вслед Симон. – И так же случайно может стать кастратом. У мальчиков бывают и воспаления, и ушибы – просто по детской шалости…
- Не с моим сыном! – полуобернулась Елена, - я буду за ним следить! Он не станет инвалидом из-за детской шалости!
Симон застонал.
- Хорошо, Елена, будь по-твоему. Пойми главное: никто не сделает его кастратом и не принесет в жертву без его согласия. Вот это я обещаю твердо.
- Мой ребенок на это никогда не согласится! – повернулась к нему Елена. – Я сделаю все, чтобы он прожил долгую и по-настоящему счастливую жизнь!
Симон охотно кивнул. Он видел, что Елена сделает действительно все, и он знал: монашка не сумеет вырастить никого, кроме монаха. Для будущего Спасителя Елена была идеальной матерью.
***
Костас действительно не собирался сдаваться и делал все, чтобы люди, наконец, осознали: время компромиссов и половинчатых решений умерло вместе с его отцом Ираклием, и теперь они имеют дело с настоящим императором. Поэтому, едва урожай на александрийских землях был собран, Костас послал в Александрию лучшего из армянских воевод – Мануила. Тот, в свою очередь, внятно разъяснил послам от аравитян, что иметь дело с ним, с мужчиной, это совсем не то, что иметь дело с патриархом-кастратом. А потому дани больше не будет – никогда. Послы пожали плечами и уехали. Аравитяне признавали священное право мужчины драться, если он не желает платить.
А потом начались неприятности.
- Тебя отравят, - сказала ему Мартина.
- Это угроза? – изогнул бровь Костас.
- Я не смогла стать для тебя матерью, - покачала головой мачеха, - но и чужим ты мне никогда не был. Это предупреждение.
Костас понимающе кивнул.
- Ты снова предлагаешь мне уйти…
Императрица задумалась.
- Теперь уже не знаю, Костас. Поверь, я вовсе не жажду встать во главе империи, особенно сейчас. Иногда мне кажется, что мы оба – в клетке.
- И виноват в этом отец…
Мартина пожала плечами.
- Твой отец был неплохой и неглупый человек. Я не думаю, что кто-то сумел бы сделать для людей и страны больше, чем он.
Костас горько рассмеялся.
- Это и есть его главная ошибка, Мартина! Не надо ничего делать ни для людей, ни для страны! Никто этого не оценит! Надо поступать, как Фока.
- А как же Бог?
Костас не ответил. А уже на следующее утро он отдал приказание начать чистки среди предателей, и первыми кандидатами по совету Филагриуса снова стали евреи.
- Они сами выбрали свою судьбу, Костас, - сказал ему с вечера казначей, - как только Элефантина поддержала аравитян. Возьми с них все, что сможешь, и никто слова не скажет.
Костас мгновение поразмышлял и согласился. Если совсем уж честно, ему было все равно, с кого начинать: едва Амр двинулся на александрийские земли, Костаса предавали все: и евреи, и сирийцы, и армяне – крестьяне, купцы, губернаторы и даже воеводы.
***
Кифа набрасывал строку за строкой, лист за листом, но картина в голове стояла только одна: лошадь со спутанными ногами и знающий, кто его будет возить на своей спине до конца жизни, кормящий свою собственность с рук ее новый наездник.
«Именно таким будет Спаситель!»
Аналогия была абсолютной. Люди отбились от Господних рук точно так же, как эта своевольная лошадь! Так что более важной задачи, нежели заново приручить их, попросту не было. И вот оставленный нам в заповедях всепрощающий характер Всевышнего этому никак не способствовал. Люди своевольничали! И как!
Кифа покачал головой и продолжил стремительно покрывать папирус округлым бисером букв. Люди Ойкумены – что аравитяне, что евреи, что несториане – были возмутительно своевольны! Многие искренне считали, что соблюдения заповедей достаточно! Они и жили так, словно заповеди – это все! Ясно, что в результате в городах и селениях десятилетиями не происходило ни единого духовного подвига! Размеры церковных земель не превышали трети от общей пригодной к севу земли. Число посвященных Церкви Христовой первенцев увеличивалось лишь во время катаклизмов. А многие просто отказывались платить десятую часть своих доходов Церкви, так словно спасение их бессмертной души не стоило этих небольших, в общем, денег.
- Человек не склонен совершать духовных подвигов без понукания извне, - вслух произнес Кифа и немедленно это записал, - плеть, вот что движет…
Перо остановилось само собой. Кифа уже видел, в какую ловушку едва не угодил. Ибо изначальной целью его размышлений было как раз спасение от нависающей над человечеством оранжевой плети Господа.
- Человек должен совершать духовные подвиги без понукания. Сам.
***
Елена стала слабнуть уже на второй день пути, а потому ее с перерывами на сон – стоя – тащил на себе Симон. И, конечно же, когда последняя съеденная им пища окончательно растворилась внутри, стало чуть тяжелее. Это не было препятствием для движения: в лучшие годы Симону доводилось обходиться без пищи до сотни суток подряд, а воды, пусть и в виде вкраплений зеленоватого пресного льда здесь было достаточно.
Главное опасностью было теперь Солнце. Оно светило день ото дня все ярче, и одно время Симон даже брел в покрывшей лед морской воде по колено. А потом пошли трещины, и лед начал двигаться и щелкать – громко, пронзая звуком все ледяное поле до горизонта, а в тот день, когда он увидел синие холмы далекого берега, лед кончился. Впереди плескалось чистое море.
- Проснись, Елена, - негромко попросил он.
Царица Цариц пошевелилась. Все последние дни она отчаянно мерзла, а потому так и спала, всем телом прижавшись к его спине. Убедить ее в том, что двигаться намного теплее, а еда неважна, он так и не смог.
- Это Египет? – сонно спросила она.
- Скорее всего, да. Но льда больше нет. Я бы доплыл и вернулся с лодкой. Подождешь?
Елена прижалась к нему еще крепче.
- Нет. Не оставляй меня. Я всего лишь женщина. Я боюсь.
Симон прислушался. Она и впрямь чувствовала себя неважно: усталость, слабость, дурнота – все то, что происходит с тем, кто боится смерти. Они должны были научить ее преодолевать подобные вещи, но прибыл Ираклий с солдатами, и Елена угодила в монастырь, по сути, в тюрьму.
- Ты была очень способной девочкой, - сокрушенно вздохнул он и двинулся краем льда; возможно, где-то лед подходил к берегу ближе. – Ты ничего не боялась. Ты понимала новое даже быстрее, чем я.
Он снова, еще более сокрушенно вздохнул и умолк.
- А еще? Расскажи обо мне еще… - ожила Елена.
- Помнишь, как я водил тебя в Иерусалим?
- Там, где разноцветные лотосы?! – тихонечко взвизгнула Царица Цариц. – Под водой! Мне так понравилась!
- Верно, твой Иерусалим был подводным, - подтвердил Симон; он провел ее туда двенадцатью ступенями – в точности по Богослову. – Многие плачут на этом пути; некоторые – пугаются; кое-кто с полпути возвращается назад, а тебе понравилось – причем, сразу!
- Я и Джабраила помню, - заторопилась она, - он без лица!
- Верно, - рассмеялся Симон, - архангелам человеческое лицо без надобности. А ты помнишь, что он с тобой сделал?
Симон даже спиной ощутил, как она смутилась.
- Помню…
Симон тоже помнил. Неясно, почему, но Джабраил заменил ей все органы точно такими же, но сделанными из драгоценных камней. И сердце Царицы Цариц стало смарагдовым, мозг – аметистовым, а матка – из чистого, отдающего красноватым золота, наверное, единственная такая в мире. Симон и сейчас прозревал этот Дар Небес у нее внутри. Да, он знал, что разрежь Елену, и обнаружишь обычные человеческие органы, но он же видел: их свечение в мире истинном вовсе не равно человеческому. В мире истинном Елена сияла – вся, ни в чем не уступая, ни Мухаммаду, ни ему самому.
«Да… ты нам ровня…»
***
Хаким узнал о сдаче Родоса одним из первых. Теперь в руках курейшитов… нет, уже не только курейшитов… в руках мусульман была вся Нило-Индийская торговля. Таких денег Хаким никогда в руках даже не держал.
«Думаю, Александрия тоже будет нашей, к осени, - сообщал ему, как впрочем, и всем остальным, Амр, - взять силой ее немыслимо, но империя гниет и распадается изнутри. Я узнавал: внутри этого большого города наших союзников даже больше, чем противников. Ненамного, но больше…»
- Нет, слишком уж быстро все происходит, - постарался остудить собственный восторг Хаким, - здесь жди какого-нибудь подвоха.
«Костас совсем озверел, - писал далее Амр, - никто его не любит, и чтобы найти денег на войну, он повсюду ищет предателей. Когда находит, кого обвинить, пусть облыжно, убивает. Особенно достается евреям…»
- Что ж, узнаю Костаса… - пробормотал Хаким и замер, глядя в пространство.
Евреи очень помогли победному шествию ислама: Моисей и его добровольцы оказались на стороне Амра в самый рискованный момент. И в перспективе с евреями, как наиболее верными и важными союзниками, придется делиться… и основательно.
- А ведь Костас вовсе не глуп…
Для Хакима было бы лучше всего устранить становящихся ненужными союзников именно сейчас, когда империя уже практически пала, а евреи еще не вошли в силу…
«И как это сделать?»
Хаким взволнованно заходил из угла в угол. Обвинить евреев в предательстве, как сделал Костас, было невозможно: они и теперь бились бок о бок с мусульманами. Посеять слухи о том, что они ввязались в эту войну из корыстолюбия, сложно: элефантинцы встали рядом, когда о том, что весь Египет упадет в руки мусульман, даже не думали. Напротив, они пришли к Амру, когда весь его отряд был обречен на быструю и бесславную гибель.
«Поймать их на утаивании добычи?»
Утаиванием занимались все и повсеместно, - война есть война. Однако и это не годилось, Хаким имел все основания опасаться, что ему тут же припомнят спекуляцию чеками на зерно для голодающих. А главное, в таком деле следовало бить наповал и лучше, если чужими руками.
«Мухаммад?»
Если бы обнаружилось, что Мухаммад имел против евреев нечто достойное внимания, Хакима бы поддержали. Вожди обязаны были сообразить, как важно оттереть главного союзника именно сейчас, до того, как начнется подсчет и передел общей на всех сказочно большой египетской добычи. Но для этого было необходимо это найти у Мухаммада хотя бы два-три внятно выраженных послания…
***
Амр принял вернувшихся ни с чем посланцев за данью в зале приемов на сдавшемся ему недавно Родосе.
- Александрийцы отказываются платить, Амр, - прямо сказали послы. – Там у них новый воевода из армян – Мануил.
- А где Анастасий? – заинтересовался Амр.
- Костас его снял.
- А Теодор? Он же еще главнокомандующий?
- Да, - закивали послы, - но гарнизоном командует именно Мануил.
Амр расстелил карту и просмотрел путь от Вавилона до Александрии. Именно так ему предстояло идти – от города к городу.
- Значит, война…
Костас должен был понимать, что ему не удержать ни одного города – от Никеи до Карийуна*. Просто потому, что никто не относится к нему, новому императору, как достойному преемнику Ираклия. Да, и построенный Ираклием флот не был столь же эффективен, как и прежде. Амр мог выставить на каждое судно империи два своих – из сдавшегося Зубайру военного флота. Более того, именно Амр контролировал Родос – лучшую и важнейшую из военно-морских крепостей Ойкумены. И, тем не менее, Костас шел на конфликт.
*Крепость, прикрывавшая узкую косу, соединявщую Александрию с Египтом.
- Костас чего-то боится, - констатировал он и повернулся к Менасу, - чего он может столь сильно опасаться, чтобы начать войну таким неготовым?
- Смещения… - уверенно ответил купец, - Костас понимает, что империя трещит по швам. А война с тобой может обернуться и победой. Ты же выигрываешь? Вот и Костас на то же надеется.
Амр пожал плечами. Ему помогал Единый, а то, что вытворял византийский император, даже его собственные помощники считали изуверством.
А уже на следующий день пришло известие, что люди императора под предлогом борьбы с раскольниками и предателями начали убивать и грабить всех подряд – от евреев до монофизитов и несториан. Костас так и не смог отказаться от однажды начатого курса на поиск врагов и заговорщиков и теперь давил до конца.
- Выходим, - кивнул Амр Зубайру.
- Давно бы так… - расцвел огромный явно заскучавший эфиоп.
***
Кифа работал, не покладая рук. Сразу после завтрака и утренней прогулки по уже начавшему голодать Константинополю он садился за стол и начинал излагать то, что посылал ему Господь. И однажды озарение пришло.
- Совесть – вот единственный кнут, которым человек способен загнать сам себя до смерти, - немея от восторга, выложил он пером на папирус. – Поступок по совести вот единственное, в чем человек не станет обвинять никого, даже себя.
По спине пробежал озноб.
Даже если бы нашелся Агнец, могущий просить Отца за всех…
А такой Агнец уже мог быть рожден – той же Еленой.
Даже если бы этот Агнец был принесен в искупительную жертву…
А столь всеобщую жертву мог принести любой жрец любого храма любым способом.
Даже если бы Отец принял эту жертву и наконец-то удовлетворился…
А причин не принять ее попросту не было.
Этого было бы недостаточно.
Человек – суть всех проблем – оставался тем же: грешным, алчущим, жаждущим и своенравным. Кровавая жертва отлично спасала человечество от его Отца. И она совершенно не спасала потомство Адама от самого себя.
- И только совесть… - проронил Кифа и замер.
Если бы человек осознал, ЧЕМ пожертвовал Господь, пролив кровь собственного Сына…
Если бы человек представил, КАКОЙ ценой куплено его Спасение…
Если бы человек хоть на мгновение ощутил, НАСКОЛЬКО он виновен перед Агнцем…
Кифа прикрыл глаза. Жить с таким грузом столь же счастливо и беззаботно, как и прежде, стало бы невозможно. Он сам, несмотря на двадцать восемь прошедших лет, помнил, как убивали его учителя, до деталей. Нет, ему ничего не снилось: ни хруста, ни жутких криков забиваемого камнями грека, ни забрызганного кровью песка. Кифа просто помнил. Все.
- Если бы эти суки… - он всхлипнул и рывком отер сбежавшую по щеке слезу, - познали хоть сотую долю того, что познал я…
Человек стал бы иным.
И вот для этого было необходимо Слово. То самое, что равно делу.
***
Симон отыскал средство переправы дня через два. Во льду у самой воды виднелась вмерзшая лодка с четырьмя старыми уже начавшими разлагаться на весеннем солнце трупами.
- Не подходи, - попросил он Елену, опустил ее на лед и на некоторое время ушел в себя.
Трупы определенно были опасны, действительно опасны. В мире истинном значилось, что все четверо умерли около трех месяцев назад, однако дух чумы жил в телах до сих пор.
- Не подходи к ним! – крикнула Елена.
Она тоже почуяла опасность. Симон подал Царице успокаивающий знак и осторожно осел на колени против лодки. Сосредоточился и послал приказ: внятный и недвусмысленный.
Чума угрожающе заворчала. Ей некуда было переселяться.
Симон повторил приказ.
Чума злобно дыхнула в его лицо холодом и… подчинилась. Нет, страх был ей неведом, она просто уступала место хищнику куда как более крупному. Именно таким ей виделся в мире истинном Симон.
Он дождался мгновения, когда последняя искра жизни отлетит, перепроверил свои ощущения, подошел к лодке и принялся решительно отдирать примерзшие к доскам трупы и сбрасывать их в соленую воду. Убедился, что ни одного лишнего предмета, кроме весел, сломанной мачты и примерзшего к борту паруса, в лодке нет, и поманил Царицу Цариц.
- Помогай. Будем выламывать лодку изо льда.
Сейчас, когда солнце светило почти в полную силу, вокруг вмерзших в льдину бортов уже виднелась вода. Собственно, только поэтому часа через два они сумели выпихнуть лодку в море, а к закату вошли в бухту небольшого, приморского городка. И первое, что увидел Симон, были все те же трупы, – но не от чумы.
- Египет? – спросил он первого же встречного крестьянина.
- Ливия, - растерянно ответил тот. – Египет отсюда в двух днях пешком.
- А чья в городе власть?
- Костаса. Чья же еще? – удивился крестьянин. – У нас один император.
- Город воевал?
- Нет…
Симон непонимающе мотнул головой.
- А почему на улицах неубранные трупы?
- Несториане… - хмыкнул крестьянин. – Наши в городе предателей-еретиков и евреев бьют.
Симон задрал подбородок и тщательно осмотрел в небо. Комета в очередной раз уходила за горизонт, и виделась мелкой и слабой, однако, ощущение Вселенского конца уже не отпускало. Он искоса глянул на Елену.
«Успеет ли?»
Судя по тому, что в городе били не только чужих, но и своих, Господь настроился на завершение истории человека довольно серьезно. Елена могла просто не успеть зачать, выносить, родить и вырастить Спасителя.
***
Хаким говорил с пришедшим на прием поутру Зейдом практически до самого вечера, но философ и ученый как не понимал слов родного языка.
- Пойми, - снова и снова методично объяснял Хаким, - по сведениям купцов Костас богатеет и богатеет. Если так пойдет и дальше, Костас просто пригласит наемников: из Фракии, из Италии – отовсюду! И тогда Амру не устоять.
- Мухаммад не говорил того, что ты мне показал, - уперся ученый, - я записал его слова за всеми, кто знал Пророка при жизни…
- Глупец, - всплеснул руками Хаким, - еще немного, и Костас будет непобедим!
- Мухаммад не говорил этого, - насупился Зейд.
- Нам обязательно нужно последовать примеру Костаса, - нависал над ним Хаким, - иначе курейшиты никогда не станут здесь полноправными хозяевами!
- Мухаммад этого не говорил.
Хуже всего было то, что Хаким ничего не мог с ним сделать – ни снять кожу, ни рассечь пополам, на даже кастрировать. За кропотливым подвижничеством Зейда ревниво следили все родичи Мухаммада. Пришлось созывать совет.
- Вот, - бережно положил несколько исписанных разными почерками листков папируса Хаким, - это свидетельства достойных доверия людей о словах Мухаммада. Однако Зейд отказался признавать эти свидетельства как достоверные.
- И что там? – ревниво поинтересовался Али.
Хаким поднял один из листков.
- Посланник Аллаха сказал, - внятно, нараспев прочитал он, - не наступит последний час, пока мусульмане не сразятся с евреями и не убьют их...
- Ты с ума сошел! – выдохнула Сафия.
- Здесь так сказано, - развел руками Хаким, - а вот еще: пока камни и деревья, за которыми укрылись евреи, не скажут: раб Аллаха, здесь скрывается еврей, приди и убей его!
Родичи Пророка замерли. Все понимали, на что замахнулся племянник Хадиши.
- А ты не рано празднуешь победу, Хаким? – подал голос один из братьев Аиши. – Я вижу, что еврейская доля в общей добыче тебя гнетет, но Амр еще не занял Александрии, и наше положение неустойчиво…
- Так, я об этом и говорю! - с жаром кинулся объяснять Хаким, - еще немного, и Костас создаст на отнятые у своих евреев деньги армию, с которой ни Амру, ни кому другому не справиться!
- И ты предлагаешь нам проделать то же, что и Костас? – поинтересовался кто-то.
Хаким кивнул и потряс в воздухе заветным папирусным листком.
- Пророк сам указал нам на этот достойный выход. У меня есть свидетельства, что Мухаммад завещал нам вообще изгнать чужаков из Аравии!
Родичи Пророка зашептались. Владеть не только Проливом, но и всеми бухтами моря Мекканского – единолично, без тягостной необходимости учитывать права евреев, сирийцев, армян, греков и прочих соседей… это было заманчиво. Но брать на себя такой грех не хотелось никому.
- Откуда нам знать, что Мухаммад это говорил? – наконец-то выдохнул кто-то. – Почему мы услышали об этих словах только теперь?
- В том, что эти свидетельства появились именно сейчас, когда нам особенно необходимо единство, - с волнением произнес Хаким, - я вижу волю Единого.
- А я вижу перед собой клеветника, - подала голос все это время молчавшая по совету родичей Аиша.
Родичи Пророка замерли.
- Аллах свидетель, - поднялась Аиша, - мой муж никогда не поступался честью мужчины!
Мужчины загудели. Эта эфиопка все чаще их раздражала, а теперь фактически обвинила в готовности поступиться честью.
- Он не морил единоверцев голодом, как ты, Хаким! – с напором продолжила Аиша, - не предавал союзников, как уже готовы поступить здесь многие! И он никогда не призывал убивать «людей Книги»!
- Не слишком ли много ты говоришь, женщина?! – загудели вокруг.
- Ты забыла покорность!
Принцесса повернулась к родне.
- Аллах свидетель, я никогда и не была покорной – даже Мухаммаду, - покачала головой она, - но не было, и нет женщины, любящей Пророка больше, чем я. И я не позволю делать из наследия Мухаммада орудие вашей жадности!
***
Симон шел от селения к селению навстречу наступающим войскам Амра. Большей частью это были вчерашние варвары, только что принявшие ислам, но были здесь и сирийцы, и греки, и евреи – все, кто решил, что правда на стороне последователей Мухаммада. И, едва они входили в города, чиновники императора спешно бежали, начатая по приказу Костаса резня прекращалась, а горожане с изумлением понимали, что можно жить и по-другому.
И вот это терзало Симона более всего.
- Что тебя гнетет? – как-то спросила Елена.
Симон вздохнул.
- Я совершенно точно знаю, что Мир это Зло. На этом сходятся все, кто видит чуть дальше своего носа.
Елена не возражала. Ее личная жизнь была просто выброшена на помойку. Как тут возразишь?
- Однако Мир создан Творцом, и именно он – архитектор Зла, пронизывающего Ойкумену.
Елена понимающе кивнула; недаром она первые четырнадцать лет провела среди гностиков. Знала, о чем речь.
- То есть, именно Бог и есть главный Злотворец, - словно пытаясь убедить сам себя, завершил Симон.
- И что тебя смущает? – подняла брови Елена.
- Мухаммад, - честно признал Симон, - я никак не пойму, в чем здесь подвох. Там, куда приходят его люди, воцаряется справедливость. Неполная, часто варварская, но справедливость.
- Ну, и что? – развела руками Елена. – Просто Мухаммад – хороший человек…
- Не-ет!!! – заорал Симон. Нет! Нет! И нет! Мухаммад – пророк! А все пророки – Божье орудие!
Елена испуганно вжала голову в плечи, и Симон сбавил тон.
- Пойми, Елена… - скорбно вздохнул он, - Мухаммад не имеет права быть хорошим. Он должен быть орудием Творца. А Творец – есть Зло. Огромное Зло.
Елена подождала, скажет ли он что-нибудь еще, поняла, что не скажет, и все-таки спросила:
- А ты никогда не допускал, что ты можешь ошибаться? Что это все – ересь, а ты – еретик*…
*Ересь – точный перевод «ошибка»; еретик – «ошибающийся».
Симон развел руками. Он проверял все свои выводы тысячекратно, и, конечно же, он допускал, что мог в чем-то заблуждаться. А, судя по тому, что он видел в каждом городе, его ересь о Мухаммаде и Творце крылась в чем-то главном, в чем-то фундаментальном.
***
Кифа завершил свой парадоксальный труд в тот самый день, когда получил приказ отбыть в Александрию – вместе с императором Костасом, точнее, на судне его свиты. И вот главный вывод, который он сумел сделать, пугал даже его самого: человека следовало сделать виновным. Неизбывно.
Причем, категорически не следовало делать человека виновным перед Господом непосредственно. Изрядно уставшие от ярости Небес, люди давно не считали, что должны Отцу так много. Подспудно все были уверены, что если в прошлом и был какой-то грех, то Отец многократно за него поквитался – болезнями, катастрофами и даже самой этой жизнью. Человека следовало сделать виновным перед Агнцем. Перед тем, кто не стал бы причинять страданий ни единому живому существу. Перед тем, кто весь – Добро и Сердечность, Прощение и Приятие; перед тем, кто и есть – Спасение. Именно вина перед Ним способна была разбудить совесть, а более жестокого кнута Кифа не знал.
Ну, а пока он прибыл в Александрию и тут же погрузился в агентурную работу и уже видел: все идет ровно так, как надо. Костас поступал абсолютно логично: имитировал борьбу с врагами Церкви и заговорщиками, а тем временем, под шум погромов и церковных скандалов собирал в своих руках главное – денежные средства. Ну, а первым делом он принялся вывозить зерно из Александрийских зернохранилищ.
Понятно, что горожане заволновались, а купцы и, в первую очередь, прибывший в Александрию Менас запротестовали, но здесь императору помог многоопытный Кифа.
- Следует увеличить богатства евреев и еретиков, - посоветовал он.
- Как? – не понял Костас. – Зачем?
- Вы имеете право конфисковать их собственность, - пояснил Кифа, - никто не подвергает это ваше право сомнению.
Костас пожал плечами. Это его право и впрямь никто из настоящих, правильных христиан не оспаривал.
- Сделайте так, чтобы большая часть зерновых запасов на имперских складах по документам принадлежала именно еретикам и евреям, конфискуйте и вывозите столько, сколько вам надо.
- Подделать бумаги? – покраснел Костас.
- Да, - кивнул Кифа, - юридические архивы Мусейона в твоих руках, император. Внесите туда правки, и никто ничего никогда не докажет.
- Но меня спросят, а куда делось наше зерно? Как оно попало в учет евреям и еретикам?
- А вот это пусть они у евреев и еретиков и спрашивают.
Костас надолго замер, а потом расхохотался. Предложить купцам затребовать возмещения от людей, с которых давно сняли кожу, это и впрямь было весело.
Кифа же и показал, как это делается. Чем в более глубокий конфликт со своими купцами влезал Костас, тем сильнее он зависел от купцов Генуи и Венеции. Так что, на этом этапе конфликт следовало углублять.
- При сегодняшней политике империи, ваши договоры с купцами опасны, - квалифицированно и честно объясняли крупнейшим землевладельцам агенты Кифы, - если хотите сохранить свое состояние, немедленно расторгайте все юридические договоры.
- Как это? – не сразу понимали аристократы. – Почему? Зачем?
- Поймите, сегодня купец – просто купец, а завтра он – враг императора и заговорщик, особенно, если он еретик или еврей, - объясняли им существо дела, - ну, и где ваше зерно окажется?
- В казне императора… - потрясенно шмыгали носами аристократы.
И договоры тут же расторгались, многолетние связи рушились, а спустя каких-то две-три недели, Костас не знал о реальной ситуации в Египте почти ничего – учет рухнул вместе с торговыми связями.
Намечались нужные сдвиги и в стане аравитян. Едва отнятое у Ираклия зерно стало кончаться, Амр начал беречь провиант и уже не рисковал вербовать варваров целыми племенами. Это снижало его шансы закрепиться в Египте многократно. А уж когда Кифа узнал, что мусульмане скопировали политику Костаса и начали вытеснять купцов, не принявших ислам, стало ясно: развязка близка. В условиях затяжной войны только иноверцы и тащили на себе торговлю и налоги, а значит, в конечном счете, и бюджеты воюющих сторон.
Кифа изучил документы крайне внимательно, и вывод был однозначен: еще три-четыре месяца и оба вцепившихся друг другу в глотки врага рухнут, а на пустое пространство придут те, кто этого действительно достоин.
***
Халиф принимал Хакима не в лучшем расположении духа. Уже привыкшие к росту своего влияния родичи Пророка ожидали и роста своей доли в добыче: зерно сейчас продавалось – лучше не надо. Вот только зерна приходило из Египта все меньше и меньше. Ясно, что озабоченный халиф отправил Амру письмо со строгим наказом увеличить отсылаемую в Аравию долю военной добычи.
«Толчок в вымя рождает молоко, Амр, - любовно, отечески напоминал он, - не надо попустительствовать египтянам, нажимай на них еще и еще…»
Однако в ответ халиф получил совершенно недопустимый по степени непочтительности отказ.
«Ты говоришь, толчок извлекает молоко, так ведь я Египет выдоил дочиста, - заверял этот выскочка, - молоко страны прекратилось…»
Разумеется, это была бесстыдная ложь. Кто, как не халиф, знал, что выдоить дочиста – кого бы то ни было – невозможно. Человек слишком хитер, чтобы отдать действительно последнее, и уже то, что в Египте не было никого, имеющего против Амра, говорило само за себя.
«Я послал тебя в Египет не для того, чтобы он стал кормушкой для тебя и твоего рода», - в сердцах написал халиф, едва прочел ответ Амра и… нехотя смял папирусный листок. Случись меряться славой, и халифу тут же укажут, что он только и делал, что запрещал Амру входить в Египет. А значит, честь назревающего обращения богатейшей области Ойкумены в ислам навечно останется за этим выскочкой, сумасбродной Аишей, да обеспечившей военную поддержку двенадцати своих племен еврейкой Сафией…
В такой-то момент к нему и приехал Хаким.
- Мы же с тобой в основном договорились, - напомнил Хаким, - почему нет погромов?
Халиф поморщился. Среди родичей пророка не нашлось никого, кто бы не был к нему в претензии, и каждый требовал своего.
- Война еще не кончилась, Хаким, - встречно напомнил он. – А значит, нам еще нужна помощь дружественных нам евреев и христиан.
Хаким озабоченно покачал головой.
- А ты никогда не думал, что это и есть самое опасное? Что может быть хуже зависимости – особенно от друзей? Да, и могут ли быть друзья, когда дело касается Веры?
Халиф нахмурился. Хакиму не приходилось решать по-настоящему сложных вопросов. Этот стремительно разбогатевший на чужих победах племянник Хадиши так и остался по духу мелким и недальновидным купчишкой.
- Изгнание иноверцев из Аравии – это, прежде всего, расходы, - напомнил халиф. – А у нас нет лишних денег. И даже если изгнание тех же евреев нам удастся, их место надолго останется пустым. А значит, мы недоберем налогов и потерпим убытки.
- Давай сделаем так же, как Костас, - прямо предложил Хаким, - он же конфискует всю собственность у своих евреев! Что тебе с этих налогов? Надо брать по-крупному!
Халиф лишь покачал головой.
- Костасу проще: его опора – аристократы, люди цивилизованные, а наша опора – варварские племена. Если мы поступим, как он, варвары скажут, что ислам – такая же мерзость перед Аллахом, как и византийская церковь. Ты же знаешь, как важна для варваров справедливость. А нам еще нужны солдаты.
Хаким надолго задумался, и халиф осторожно высказал то, что более всего терзало его самого:
- Я о другом забочусь, Хаким. Подрастают дети Мухаммада. Абдаллаху уже пятнадцать, он уже практически мужчина…
Хаким замер. То, какие надежды подает сын Мухаммада от его любимой и наиболее влиятельной жены Аиши, тревожило многих. И дело было вовсе не в том, что он уже стреляет из лука, как мало кто еще. Дело было в неизбежной поддержке Абдаллаха Негусом эфиопским.
- Если Абдаллах начнет претендовать на положение главного… - так же тихо и осторожно продолжил халиф, - что скажут остальные дети Пророка? Как ты думаешь?
Племянник Хадиши молчал, и халиф хорошо знал, почему. Хаким занял свое сегодняшнее положение лишь потому, что дочь Пророка Фатима столь сильно горевала о смерти отца, что умерла через сорок дней – от воспаления кишок. Но одно дело Фатима, - ее смерть так и осталась чисто семейным, внутренним делом, и совсем другое – Абдаллах, сын Аиши и свой человек для самого Негуса.
- Не только в Абдаллахе дело, халиф, - наконец-то проронил Хаким, - каждый ребенок от каждой из жен Мухаммада несет в себе его кровь. И рано или поздно они станут выяснять, кто самый достойный. И нас в числе кандидатов не будет.
Халиф поджал губы. До введения Пророком новых законов такой вопрос решался просто: дети отходили в роды своих матерей, а союз племен распадался. В лучшем случае находился тот, кто убивал детей прежнего вождя и брал его вдов себе в жены. Но теперь власть и права передавались по отцу, и это меняло все. Теперь новым правителем должен был стать не новый муж вдов Мухаммада, а старший сын. И даже если Абдаллах заболеет и умрет, его место займет следующий.
***
Симон вез Елену из Ливии в Египет на ослице, которую получил в качестве платы за излечение жены трактирщика от кровотечений. Однако вместо того, чтобы вдумчиво готовиться к зачатию Спасителя, Елена только и делала, что спорила.
- Зачем Богу кровь моего сына?
- Твой сын и будет Богом, - кротко объяснял Симон.
- Это – софизм! – возмущалась она. – Отвечай по существу!
- Это выкуп.
- За что?
- За то, что Адам соблазнил Лилит, которую Господь создавал для себя.
- Творец не может ревновать, как мальчишка! – не соглашалась Царица Цариц.
Симон пожимал плечами.
- Он создал нас по образу и подобию своему. Ты видела человека, который не ревнует? Господь и сам говорит о Себе, как о ревнивом и мстительном.
Елена недовольно фыркала, но не сдавалась.
- И ты думаешь, Он простит людей, если мой сын отдаст Ему свою кровь? Это и впрямь возможно?
- Не знаю, Елена, - честно ответил Симон, - никто раньше не имел возможности искупить все человечество сразу. Твой сын – первый реальный шанс.
Он подумывал даже, что и неизбежная ритуальная дефлорация Елены – может получить побочный смысл. Все-таки Царица Цариц была реальной Матерью Мира, а значит, в какой-то степени – Евой. Символически совокупившись с главной женщиной всего человечества, Господь вполне мог счесть себя удовлетворенным, а нанесенную пронырливым Адамом обиду – отомщенной.
Елена на некоторое время притихала, начинала думать, а через пару стадий спор начинался вновь.
- А если мой сын не захочет этой судьбы?
- Никто не вправе его принудить, - вздохнул Симон и глянул в небо.
Это означало бы, что пророчества не сбудутся, а значит… эта оранжевая штука упадет. Комета, пусть меньшая в размерах, снова вышла из-за горизонта и снова почти не уступала в яркости Солнцу.
- А ведь ты недоговариваешь… - с подозрением проронила Царица Цариц. – Да, и мой сын сможет решать свою судьбу сам, лишь когда вырастет, а пока он ребенок, его судьбу решают родители.
«А ведь она права, - прикусил губу Симон, - надо же…»
Ему как-то не приходила мысль, что благодаря юридическому крючкотворству принцип добровольности можно и обойти, а Бога в виде кровавой жертвы Ему Самому можно распять еще ребенком.
«И каким же образом пророчества исполнятся?» - озадачился Симон и невольно глянул в небо. При той скорости, с какой развивался Апокалипсис, Спаситель просто не успевал вырасти до сознательного возраста.
- Что ты молчишь? – дернула его за рукав Елена, и Симон вздохнул.
- Ты права. Но судьбу ребенка в первую очередь решает мать, то есть ты.
Елена склонила голову, ушла в себя, а потом снова распрямилась.
- А если я погибну? Кто будет решать его судьбу?
Симон досадливо крякнул.
- Отец ребенка.
- То есть ты?
- Если ты выберешь меня в мужья, - да.
Елена натянула поводья, и ослица послушно встала.
- Скажи, Симон… только честно. Если перед тобой встанет выбор: жизнь нашего сына или жизнь всех людей Ойкумены, что ты выберешь?
Симон на мгновение опешил, но взял себя в руки и задумчиво покачал головой.
- Я не знаю, Елена. Люди большей частью ведут себя хуже скотов, и если честно, я не всегда уверен, что их следует спасать.
Мать будущего Спасителя внимательно слушала.
- А с другой стороны, - поморщился Симон, - им ведь никогда не давали шанса жить по-людски.
- Не увиливай, Симон, - требовательно посмотрела ему в глаза Царица Цариц, - что ты выберешь?
Симон вздохнул. До недавнего времени он собирался обойтись самым малым участием - организовать зачатие и дождаться рождения царственного ребенка. Симону часто приходилось видеть, как это делается, – считай, в каждом храме.
- Так, что ты выберешь?
Симон глянул в небо. Он участвовал в самых жутких ритуалах. Однако мысль о том, что ему придется способствовать распятию собственного сына, в голове не укладывалась. Да, найти людей, готовых за деньги прибить розовые ручонки безгрешного младенца к изготовленному из священного дерева кресту, было несложно, и все же…
- Не молчи.
Комета моргнула, и выпустила тонкую огненную стрелу – куда-то за горизонт.
- Если этого не сделать, - как очнулся он, - все младенцы Ойкумены сгорят живьем. Наш сын в том числе.
- Ты обманываешь, - покачала головой Царица Цариц. – Господь не способен на такую жестокость.
- Если ты думаешь, что в Содоме и Гоморре не было грудных младенцев… - горько усмехнулся Симон, – если ты думаешь, что в Антиохии…
- Хватит! – отрезала Елена. – Я все поняла! Чудовище именно ты, а не Господь!
Симон приготовился возразить, однако Царица Цариц еще не закончила.
- Я никогда не пойду на это сама и не позволю тебе, - внятно произнесла она. – Ты слышал?! Никогда!
***
Амр понял, что ему готовят замену, едва получил письмо от халифа. Нет, само письмо было сдержанным и даже сухим. Главную новость Амру рассказал гонец военной почты, - солдаты Амра обожали.
- Халиф вне себя, Амр, - прямо сказал гонец, - он всем говорит, что ты утаиваешь военную добычу для себя и для своего племени.
Амр скорбно поджал губы. Люди его племени брали города и ходили в шелках еще тогда, когда родня халифа зарабатывала на жизнь перевозкой дров. Иногда ему даже казалось, что халиф лишь потому получил свой пост от родичей Пророка, что все знали: этот будет кланяться им всю жизнь.
- А что вдовы Мухаммада? Что они думают?
- Вдовы Пророка не могут и не хотят идти против заветов Пророка. Они стараются быть покорны воле своих братьев и отцов.
Амр вспомнил ушедшую от него жену и вздохнул. Вдовы Мухаммада повели себя, как всегда, мудро: они понимали, что лишь отдав всю полноту власти мужчинам, можно остановить регулярное убийство девочек и такую же регулярную кастрацию мальчиков.
- И когда меня сменят?
- Я не знаю, Амр, - покачал головой гонец. – Я знаю одно: никто не верит, что мы возьмем Константинополь, Ливию и Ифрикайю. А многие считают тебя сумасшедшим.
Амр досадливо крякнул. Нет, он вовсе не собирался оспаривать решений тех, кто стоял неизмеримо выше него. Амра беспокоило другое: как только его сменят, джихад – безудержное движение справедливости вперед и вперед – захлебнется и остановится. А в преддверии скорого конце света, - он глянул на висящую над землей комету – каждая спасенная душа объективно значила больше, чем все сокровища Египта вместе взятые.
- И кто придет вместо меня?
Гонец пожал плечами.
- Трудно сказать. Об одном говорят все: Египет следует разделить на два наместничества.
«Одно – под контроль родни Али, второе – под контроль родни Хакима…» - сразу понял Амр; именно через этих двоих богатства Египта должны были отойти курейшитам, пусть и принявшими Единого позже всех.
Само по себе это его не трогало. Давно переживший большую часть человеческих страхов и страстей, Амр опасался лишь того, что слово истины, сказанное через Мухаммада, будет остановлено жадностью и личной трусостью тех, кто и ислам-то принял только по жадности и личной трусости.
- Выходим на Александрию, - кивнул он Зубайру, - и времени у нас в обрез.
***
Амр действовал в точном соответствии с тем, что узнал из книг о военном искусстве, - он давно уже знал, насколько прав был сириец. А потому, вместо того чтобы беспорядочно, по самую шею в воде штурмовать Никею, он сначала построил мост – из взятых Зубайром и поставленных борт о борт кораблей. Пехота по такому «мосту» перебралась на тот берег мгновенно, а уж когда плотники сколотили настилы, на тот берег переехали и воины побогаче – те, что имели мулов, верблюдов и лошадей.
- Все, Никея наша! – захохотал Зубайр.
- Еще нет, - покачал головой Амр.
Он-то знал, сколь многое еще предстоит сделать: подвезти баллисты, осушить каналы…
- Я тебе говорю, мы войдем без боя! – возразил Зубайр, - смотри, они уже побежали!
Амр хмыкнул, прищурился и увидел, что Зубайр прав. От осажденной речной крепости спешно отходили суда – судя по отличным парусам, те, что принадлежали элите города – губернатору, префектам и полководцам.
Амр глотнул и поднял глаза в небо.
- Аллах, Ты действительно велик.
Ему больше нечего было сказать. Единый снова явил свою волю – так же явно и непреклонно, как и всегда, и это означало, что и на этот раз ему не придется хоронить единоверцев. Лучшей награды Амр и не хотел.
***
Костас заболел, едва аравитяне двинулись в сторону Александрии. Мартина держала его голову на коленях, а его жена Грегория металась то за водой, то за смоченными в свежих отварах трав полотенцами. Но императору час от часу становилось только хуже: он кашлял, задыхался и все время сплевывал кровь.
- Я не знаю, что это за яд, - вскоре признал свое полное поражение врач, – выглядит, как обычная слабость легких, но очень уж быстро все происходит…
- Твои… родичи… постарались… Мартина… - прохрипел Костас.
- Да, - дрогнувшим голосом признала Мартина. – Больше некому.
- Императрицей станешь…
Мартина содрогнулась. Она уже видела, в какую волчью яму пытаются ее загнать.
- Да, стану…
Здесь все понимали, что никакого иного выбора у матери двух прямых наследников Ираклия нет.
- Как не вовремя… - прохрипел Костас. – Как некстати…
К этому времени он собрал столько денег, что хватало на всю военную компанию. А поскольку Александрию, величайшую столицу Ойкумены взять было нереально, Костас имел все шансы устоять.
- Как думаешь, мама… что будет?
Мартина прикусила губу и вытерла слезу рукавом. Он не называл ее мамой с девяти лет.
- Мятежи. Первым делом начнутся мятежи, Костас.
Костас надрывно закашлялся, долго не мог остановиться, и лишь когда из легких вышел крупный сгусток крови, смог выдавить первые слова.
- Вызывай армян, мама. Лучше ифригийских… отличные легионы…
- Я вызову, - глотнула Мартина.
- Пусть поставят… всю эту аристократическую сволочь… на карачки…
- Они поставят…
- Я не хочу умирать, мама!
И Мартина плакала и баюкала голову императора на коленях. Точно так же умирала и родная мать Костаса – в монастыре, под чутким присмотром тогдашнего патриарха. Точно так же умирала ее собственная мать – когда родила и стала ненужной Аникетасу. А затем наступила очередь Ираклия, теперь вот – Костаса, а вскоре, судя по всему, нечто подобное ждало и ее саму, и, - не дай Бог, - ее детей.
- Не умирай, Костас, - взмолилась она, - я тебя очень прошу, не умирай!
Он был последним звеном, которое отделяло ее от почти неизбежного будущего.
***
Комментариев нет:
Отправить комментарий